За белым кречетом - Орлов Валерий Константинович Страница 17

Щучья — река спокойная. На большем своем протяжении она несет свои воды в среднем со скоростью километров пять в час. Но несет, и нужно следить за тем, чтобы, попадать в струю, не оказываться в заводи, где лодку может подолгу кружить почти на одном месте, избегать отмелей и шиверов.

Впереди плыли Серега с Таней. Лодка у них была самая что ни на есть экспедиционная: оранжевая надувная ЛАС-5. На ней мы разместили основной груз. В носу се сидел Сергей с двухлопастным байдарочным веслом, сзади, на руле — Таня. По идее с другого борта должен был бы сидеть я, так планировал Калякин, выделив для этой экспедиции лишь одну большую лодку. Но когда я узнал, что до реки нас подвезет вездеход, то в последнюю минуту прихватил валявшуюся на чердаке небольшую двухместную надувнушку. С некоторых пор, особенно после сплава на Энмываам на Чукотке, я полюбил сплавляться в одиночестве. Никому не мешаешь, никто не командует, таков уж, видимо, у меня «индивидуалистический» характер. Сергей такому распределению мест препятствовать не стал, но перебросил в мою лодку кое-что из вещей и строго-настрого наказал вперед его не заплывать. Следовать только метрах в пятидесяти позади. Сидя на носу, он постоянно оглядывал окрестности в бинокль, готовый в любую минуту подстрелить что-либо для науки, а также и для наших подотощавших на пресной щучьей ухе желудков.

Кое-где на склонах лежал ноздреватый снег, а рядом золотились поляны жарков. Звенели ручьи, зеленела травка, в кустарниках сердито верещали дрозды, пересвистывались голубогрудые варакушки, кулички расхаживали по веткам ив.

В основном мы присматривались к лиственницам, к темноватым ворохам сучьев, гнездам на них. Чаще всего попадались гнезда, построенные воронами или канюками, но пока все они оказывались пустыми. Некоторые Сергей издали изучал в бинокль, к другим мы, причалив, подходили, осматривали, стучали по стволам, но тщетно. В гнездах не было ни хозяев, ни тех, кто мог бы воспользоваться готовым гнездом.

К вечеру жара спала, солнце снизилось, а на небе, как северное сияние, в несколько рядов засеребрились легкие перистые облака. Как по команде, рой комаров-толкунцов сменился облаком комаров самых обычных. Тут уж стало не до любований красотами природы. Антикомариной жидкости, «Дэты», мы могли бы взять несколько бутылок, заластить, как я настаивал, впрок. Сергей взял лишь два пузырька, и теперь приходилось ее экономить, считать по каплям.

Пришлось на руки натянуть перчатки, сидеть в лодке в шапке, с отвернутыми до пояса ботфортами резиновых сапог. Лицо я прикрывал сеткой, пропитанной диметилфталатом, которую обычно геологи носят, как косынку, на шее. Но все это мало помогало. Комары вились, назойливо пищали, лезли и кусали, куда им заблагорассудится. В тишине светлой ночи только и слышалось, как кто-нибудь из нас шлепал ладонью, убивая кровопийца.

В дороге мы были уже двенадцатый час, когда на стремнине наши лодки сошлись, и я, устав от комарья, хотел было сказать Сергею, что пора бы и причаливать. Но он, опередив меня, указал рукой вперед, на отвесный глинистый мыс, к которому несло наши лодки. Там, на самом краю обрыва, стояла одинокая лиственница с раскидистыми ветвями у вершины, но без макушки. Вместо нее на дереве темнело чье-то гнездо. «Пустое!» — хотел я сказать, так уж надоели мне эти комары. Но тут из гнезда вывалилась какая-то птица и, не издав ни звука, пустилась прочь, прижимаясь к лесистому берегу, будто старалась побыстрее стать незаметной на фоне темневших деревьев.

Увлекшись наблюдением за ней, я не заметил, как наши лодки, подхваченные мощным течением, понесло к обрыву, где лежали рухнувшие деревья. Пришлось взяться за весла, смотреть в оба, чтобы не налететь на острые сучья. И тут мы оказались как раз под одинокой лиственницей. Кинув взгляд вверх, я заметил какое-то движение в гнезде. Будто там мелькнули пуховые птенцы.

— Кречет! — просипел мне Сергей, проносясь с веслом мимо. И мотнув головой, приказал следовать за собой.

Как ни готовил я себя, отправляясь на этот раз в дорогу, что непременно увижу кречетиное гнездо, но все же встреча для меня получилась неожиданной.

Течение далеко унесло нас от дерева. Пришлось выгребать против Течения к другому берегу, но тут заморосил мелкий дождь. Мы вышли на берег и повели лодки ,в поводу. Из мокрых кустов на нас накинулась комариная рать, словно только и дожидалась этого часа. Сколько же их было! Такой серой чумы мне видеть еще не приходилось. Пришлось быстренько разгружаться да ставить палатку, более выдержать натиск кровопийцев мы были не в силах.

Ох, до чего хороша эта двухместная польская палатка! Лежим втроем, чуть тесновато, но ни одного комара! Слышно, как за стеной они зудят. Бьются о полог. Иногда кажется, что это не комары, а рой диких пчел. И невольно, наконец-то оказавшись в двух шагах от желанного гнезда — кречатьего седбища, как его называли помытчики — поставщики ловчих птиц на государевы соколятни, я задумываюсь о том, каково-то им было? Без сеток, антикомарина, польских палаток. Да и на север они отправлялись не на поездах, катерах, вездеходах.

До сих пор среди исследователей истории соколиной охоты в России идет спор, сколько ловчих птиц было на сокольем дворе у царя Алексея Михайловича? Тишайший в истории о себе оставил память как царь-сокольник. «И зело потеха сия утешает сердца печальные и забавляет веселием радостным и веселит охотников сия птичья добыча...». Это его слова из наставления к «Уряднику Сокольничья Пути». Царь жил этой охотой, отдавался ей весь безраздельно, как поэт вдохновению, считают исследователи. «Да не одолеют вас кручины и печали всякие,— наставлял царь.— Избирайте дни, ездите часто, напускайте, добывайте нелениво и бескучно, да и не забудут птицы премудрую и красную свою добычу». Хорошо писал.

Так вот, до сих пор очень многих смущает цифра 3000. Именно столько птиц, как уверяет Катошихин, было у Тишайшего. Даже при том, что для прокорма ловчих птиц имелся голубиный двор со ста тысячами пар голубей, что существовала голубиная повинность, обязующая окрестных крестьян бесплатно поставлять голубей, эта цифра многих смущает.

Подсчитывают, сколько денег отпускалось на содержание птицы в день, в год, перемножают на количество птиц и приходят, к выводу, что такие траты были бы не под силу тогдашнему бюджету.

С соколиной охотой как с пустой забавой первым рискнул расправиться сын Алексея Михайловича Петр I. Зайдя на соколий двор и узнав, что в услужении там находятся 300 сокольников, он записал всех молодых сокольников в потешные, оставив на прежних местах лишь-30 человек.

Можно считать, что и птиц при Алексее Михайловиче было, как и сокольников, 300. Все-таки трудно, тем более если учесть, что царь предпочитал держать в основном благородных соколов, одному сокольнику управляться с десятью соколами. Невозможно! Ибо и одного-то «выносить» нелегко, а через два-три года птица переставала «ловить», и ее надо было заменять. При количестве 3000 это должен был быть какой-то конвейер, и сокольников также должно было быть больше.

Но даже если и 300 птиц! Ведь и этот состав надо было регулярно поддерживать, обновлять. И на протяжении почти пяти веков семьи помытчиков — государевых людей — занимались поставкой птиц, из года в год отправляясь за ними на дальний север.

«Древность не сохранила,— пишет историограф царской охоты Кутепов,— никаких известий относительно способов и приемов, употребляемых при ловле. И это понятно: искони не любит русский человек делиться своими знаниями, в особенности когда они прибыльны. И лишь умирая, передавали оне это «слово» сыну или старшему в роде».

В отношении «прибыльности» теперь уж трудно сказать, если тот же Кутепов пишет, что «при неудачной охоте помытчики платили оброк деньгами по полтине за каждого сокола», а «выношеный сокол в Польше стоил 300 рублей», но трудность их дела можно понять. В сохранившейся царской грамоте 1632 года помытчикам приказывалось под страхом денежных взысканий (до-правок) поставлять 100—106 кречетов красных, подкрасных крапленых и серых.