История одного филина - Иштван Фекете Страница 17

Ху неотступно следил за крысой, но ему не давала покоя мысль: возможно ли охотиться в хижине? Инстинкт подсказывал ему, что крыса не взглянет наверх, и филин точно рассчитал, когда и где ее можно схватить.

Тишина. Успокоительная тишина, и крыса решает подобраться и вороне.

— Глупая крыса, — моргает Ху, — идет прямо в когти…

Крыса не подозревала об охотничьем азарте Ху, а остатки вороны валялись прямо под филином, у подножья дерева-насеста. Но все-таки она не утратила врожденной осторожности и прежде, чем подойти, со всех сторон обнюхала остатки кровавого пиршества, после чего двумя лапками обхватила голову вороны, и… в следующий момент забилась в страшных когтях филина.

— У своей добычи совсем другой вкус! — подумал Ху, и сердце пленника волной захлестнула радость. — Это настоящая охота! Добыча должна быть живой! Должна быть теплой… должна пищать, визжать, защищаться — как может!

Но в этот момент филин вздрогнул: в дверях хижины стоял человек и с радостным изумлением смотрел на подрагивающую в когтях у филина крысу.

— Ху! — воскликнул Ферко. — Так ты ее сам поймал?

Ху вздрогнул от звука человеческого голоса, но в следующий же момент его охватила ярость, глаза его гневно сверкнули.

— Моя! — шипел он. — Крыса моя добыча… — и филин взлетел вместе с жертвой на высокий насест и, сидя там, еще какое-то время угрожающе щелкал клювом на Ферко.

— Да не нужна мне твоя вонючая крыса, — наконец, Ферко понял, чем объяснялась воинственность филина, и, посмеиваясь, направился к дому, чтобы сообщить агроному новость.

— Наверное, человеку не нужна крыса, — подумал Ху; острый, как бритва, клюв его сомкнулся на затылке зверька, тот дернулся из последних сил и затих. А филин спокойно, как будто такая охота для него — повседневное дело, принялся уничтожать добычу.

— Вечереет, — шептали свое тополя, — наступает вечер, тихий, приятный вечер…

Агроном Иштван в это время сидел в конторе секретаря сельской управы и, даже если бы он узнал о храбром поступке Ху, все равно не мог бы ему порадоваться. Агроном был вне себя от ярости.

— Тут, несомненно, какая-то ошибка, — успокаивал его секретарь, — до людей твоего возраста еще не дошел призыв. А Ферко так еще старше тебя на год. Здесь какое-то недоразумение, и повестку я завтра же верну обратно. Ты в любом случае — как ценный специалист — все равно подлежишь освобождению. Но, по-моему, о войне еще и сами генералы не думают, просто они хотят, чтобы каждый новобранец прошел подготовку, после чего их распустят…

— Нельзя ли и Ферко получить броню?

— Пожалуй, и можно бы, будь он трактористом…

— Значит, он им станет!

— А нет ли у Ферко какой-нибудь специальной военной подготовки?

— Он был вместе со мной в одном пулеметном расчете, а еще раньше служил на минометной батарее…

— Возможно, поэтому его и призвали так скоро. А тебе советую, ступай домой и ни о чем не тревожься, считай, что дело улажено. Начальник призывного пункта — мой давний приятель…

— Спасибо, Карой, и, если заглянешь на призывной пункт, заодно можешь сказать, что у Ферко незаменимая профессия — тракторист.

Ферко уже задавал корм лошадям, когда агроном отыскал его. В конюшне было темно, изредка постукивали копыта лошадей.

— Ты здесь, Ферко?

— Здесь я, — отозвался конюх. — Бинтовал ногу Ветерку. Вчера подметил, жеребец как-то осторожно ступал на нее…

Агроном молчал, но Ферко, почувствовав, что его привело в конюшню что-то серьезное, вышел из стойла.

— Зажгу лампу, — пояснил он, и пока возился со старой керосиновой лампой, оба не проронили ни слова. Управившись с лампой, Ферко тщательно вытер руки о фартук и лишь после того взглянул на хозяина.

— Новость есть, — ответил агроном на молчаливый вопрос, — с завтрашнего дня сядешь на трактор и не слезешь, пока не обучишься…

Ферко еще раз обтер уже чистые руки.

— Это необходимо?

Вопрос прозвучал, как тяжелый вздох.

— Иначе тебя заберут в солдаты…

— Тогда, значит, необходимо, — расстроился Ферко. — А лошади как же?

— Все будет по-прежнему. Лошади, уход за ними, останутся на тебе. Я думаю назначить подсобным Помози… на то время, пока ты сдашь экзамен.

— Помози?

— А ты можешь предложить кого-нибудь лучше?

— Вы правы, господин агроном. Управляться с лошадьми он еще не обучен, но в остальном на парня положиться можно…

— Господин секретарь сельской управы вернет твою повестку на призывной пункт, скажет, что ты незаменим как тракторист… Но об этом, смотри, не проболтайся никому, ни слова даже собственной жене.

— Уж бабе-то никак нельзя говорить. Да ведь она станет допытываться…

— Скажешь, что это я хотел, чтобы у тебя была техническая специальность.

Оба помолчали, потом Ферко шагнул к агроному:

— Спасибо вам, господин Иштван!

— Не за что, Ферко. Я так думаю, мы свое отвоевали. Хотя и не верится, чтобы началась война. Однако хватает пока еще неженатых парней, а у тебя дети, стало быть, ты и есть самый незаменимый — и для своей семьи, и для меня. Вот и все дело. Спокойной ночи!

Агроном повернул было к выходу, когда Ферко вдруг спохватился:

— Да, чуть не забыл: Ху поймал крысу…

— Вот так штука!

— Я заглянул в хижину, а он как раз взлетел на насест. Крыса в когтях, еще живая, но еле дергалась…

— Если бы не от тебя это слышал, просто не поверил бы… ведь у нас нет крыс, по крайней мере, до сих пор ни одной не видели.

— Да у нас их и нет. А эта, должно быть, жила где-нибудь по соседству, пока не разворошили прошлогодний стог сена… Так я не дал филину вторую ворону.

— Правильно! Она понапрасну валялась бы там и тухла, а на запах сползалась бы всякая нечисть. Ну, так к рассвету пусть приходит Помози.

— Придет обязательно. Спокойной вам ночи!

Где-то за полночь прокричал первый петух, подождал, когда ему отзовутся все остальные деревенские петухи, после чего успокоенно и подслеповато заморгал в кромешной тьме, он свое дело сделал; предупредил ночь, что время ее убывает.

Крик петуха разбудил и Мацко, пес оглядел тонущий в сумраке двор, почесался, встал и сладко зевнул. У Мацко был точно установленный ночной маршрут, в который он в последнее время ввел и посещение хижины филина.

Ху ночами чувствовал себя очень бодро и обходился с Мацко гораздо приветливее, чем в дневное время. Глаза его отливали зеленым блеском, но в них не было гнева: просто они от природы так были устроены, что светились во тьме. И ночью филин никогда не говорил, что он терпеть не может Мацко…

Ху в это ночное время уходил в воспоминания и