Леонид Семаго - Зеленая книга леса Страница 18

Будучи птицей-невидимкой, иволга разыскивает в кронах дубов, берез, тополей зеленых и зеленоватых гусениц-невидимок, гладких гусениц-бражников, пядениц, хохлаток, листоверток, совок, личинок пилильщиков, набитых пережеванной листвой деревьев. Идут в пищу и мохнатые гусеницы шелкопрядов, но это во вторую очередь. На таком сочном корме ни взрослые, ни птенцы в гнезде не испытывают жажды. И семья иволг может в самое засушливое лето от прилета до отлета прожить в безводном лесу, где ни родничка, ни луж не бывает даже после проливных дождей. Несколько капель утренней росы, несколько дождевых капель с листьев достаточно, чтобы не лить весь день. А с середины лета начинается лесная ягода: бузина, черемуха, земляника, малина, жимолость, ландыш, которые иволгам нравятся не меньше, чем дроздам.

Улетают иволги на африканские зимовки семьями в августе, пробыв на родине всего три месяца. Скликая по утрам друг друга, собираются вместе. Птичьих голосов в это время мало, а песен совсем нет, и кажется, что во всем лесу только иволги да провожающие их теньковки и веснички. Месяца за полтора до прихода золотой осени улетают они, но если бы и остались на лесной карнавал, то все равно не нашлось бы ни в одной кленовой роще листочка, чтобы мог поспорить яркостью с оперением птицы-флейты.

а старой, но еще не заросшей дорожной колее, на дне неглубокой ямы от выворотня, на костровой плешине, где весной дожигали порубочный хворост, к окончанию вечернего концерта дроздов, когда покинут дневное убежище летучие мыши, вдруг беззвучно шевельнется у ног песок, появятся странные глаза, похожая на лягушачью голова и косолапые передние ножки. Наполовину оставаясь в земле, как изваяние, предстанет перед вами странное животное: не заметно его дыхания, металлом поблескивают немигающие глаза без зрачков, будто попало это завороженное существо в лесной мир заново, смотрит на него незрячими глазами и никак не может ничего вспомнить. Но вот в глазах появляются черные щели зрачков, делаясь все шире, они раздвигают блестящую радужку, превращая ее в узенький, яркий ободок. Глаза изваяния становятся глазами живого существа — чесночницы, которая вылезает из земли, оставляя за собой неглубокую, овальную норку с узким валиком песка.

Если не удалось подкараулить вечерний выход чесночницы, можно не спеша пройти несколько шагов по еще различимой в сумраке тропе, и одна-две маленькие тени короткими прыжками уступят вам дорогу, зашуршав сухими листьями на обочине. В луче фонарика застынет в неподвижности похожее на лягушку существо неопределенного цвета с выражением покорности и изумления в больших, круглых глазах, немигающих и черных-черных. Эти глаза и лоб бугром между ними выдают чесночницу. Через час на том же месте не отыскать ни одной: как под землю провалились. Не провалились, а закопались, окончив охоту.

Просидев в земле дотемна, чесночницы как-то угадывают, что кончился день и пора выбираться наверх. Вылезли. Теперь поскорее поймать жука, слизня, червя — кто попадется, и снова закопаться на несколько дней. Зарыться поглубже, если сухо в лесу, отсидеться под лесной подстилкой, если идут дожди. Главное — поменьше и пореже быть на поверхности, чтобы самим не стать чьей-либо жертвой. Ядовитая кожа жаб, лягушек, жерлянок навсегда отбивает у многих хищников желание трогать их второй раз. А чесночниц даже совы ловят, когда туговато с их обычной добычей — мышами и полевками. Куры домашние около лесных кордонов умеют находить по утрам закопавшихся чесночниц и, жадные ко всему мясному, тут же расклевывают беззащитных животных.

Закапывается чесночница очень быстро. Словно усаживаясь поудобнее, она разгребает под собой песок задними ногами, снабженными крепкими роговыми лопаточками, и как проваливается, почти не оставляя следов. При этом она накачивает полные легкие воздуха, так что становится почти вдвое шире, и задерживает дыхание на несколько часов. Лопаточки на ногах помогают ей защищаться или предупреждать нападение. Заметив позади (а видит она вокруг себя все, не оборачиваясь) движение, она резко отбрасывает одну ногу назад, будто намереваясь лягнуть преследователя, и щепотка песка с силой летит тому прямо в глаза. Застигнутая врасплох, чесночница иногда принимает позу резиновой игрушки, туго накачанной воздухом, и может долго находиться в таком положении.

Чесночница — живая модель старинных, но точно идущих биологических часов, которые достаточно верно отсчитывают время дня и ночи, каждые сутки делая поправку на изменение их долготы. Поправка эта невелика, но за месяц набегает много: в последний день мая сумерки наступают на три четверти часа позднее, чем в первый. И на столько же сдвигается время выхода чесночницы на охоту.

Изменение освещения не оказывает никакого влияния на зрачок чесночницы: он закрывается и открывается по ее внутренним часам. Если выкопать животное в полдень, извлечь его из абсолютной темноты, в полуприкрытых глазах с трудом можно различить узкие, как волос, вертикальные щели. Вечером же чесночница появляется даже при слепящем свете с открытыми, готовыми для ночной охоты зрачками. Отрегулированные тысячелетиями биологические часы от такой случайности не изменяют своего хода: коль в мире ночь, глаза должны быть настроены на минимальное освещение.

Лишь дважды в году не прячется чесночница от солнца. Первый раз — ранней весной. В один день, собравшись в озеро, бобровый пруд или болотце, где когда-то начиналась их собственная жизнь, сидя под водой, мечут чесночницы икру. Этот день — единственный, когда слышен их голос: этакое глуховатое и негромкое тройное кряхтение или ворчание вроде «ук-ук-ук», если произнести его, не разжимая губ. Так начинают они укать еще под землей, будто скликая или приглашая друг друга. Сидят они под водой, и с гладкой, неподвижной поверхности озерка раздается их непрерывное ворчание, которое смешивается с иканием голубых лягушек и стоном жерлянок-бычков.

Второй раз чесночница, выбрав солнечный день в конце августа, снова появляется на поверхности земли словно для того, чтобы погреться, прежде чем закопаться до весны. Иногда даже на низенький пенек заберется, на поваленный ствол, на бугорок какой-нибудь и лежит на нем, принимая солнечную ванну. Кожа чесночницы, чуть подсохнув на воздухе, перестает блестеть, ее окраска становится такой же темной, как срез пня или старая кора, и не привлекает ничьего внимания.

При внезапном испуге чесночница издает отрывистый звук вроде короткого мяуканья, а когда ей больно, — то треск, который получится, если провести ногтем по расческе. И все звуки чесночницы: ворчание, мяуканье, треск — какие-то утробные, потому что животное издает их с закрытым ртом, не выпуская воздуха.