Джон Мак-Киннон - По следам рыжей обезьяны Страница 18

Словно повинуясь внезапному сигналу, орангутаны разом возвратились в низины. Несколько дней о них не было ни слуху ни духу, а в начале ноября сразу несколько небольших групп пришли в наши места с запада. Предводителем первого отряда был великолепный мощный самец, которого я назвал Королем Людовиком. Я шел следом за Людовиком четыре дня, и оба мы большую часть времени провели, укрываясь от дождя: он — под нагроможденными сучьями, а я — под своим брезентовым плащом. Как только дождь немного стихал, Людовик выбирался наружу и подкреплялся крупными желудями литокарпуса, которые он разгрызал с таким оглушительным хрустом, что я слышал его за сотню метров. Людовик проводил много времени в тех местах, которые принадлежали в прошлом году Гарольду, но у него были раздутые щечные валики и более длинная борода, так что я не сомневался, что это другое животное.

Людовик меня невзлюбил и не собирался это скрывать. В первый день он еще немного стеснялся, но на второй с шумом и треском направился прямо ко мне, спускаясь вниз по мере того, как подходил ближе. Я позорно отступил, и это настолько придало ему смелости, что он тут же слез на землю и пустился за мной в погоню. Все последующие встречи были довольно неприятными: он уже знал, что его боятся, и бросался на меня, не раздумывая, а мне не хотелось вызывать его на открытую стычку и приходилось поспешно ретироваться. Такие отношения с объектом наблюдений никуда не годились, и пора было что-то предпринимать.

Я выбрал момент, когда Людовик устроился отдохнуть на удобной, низко расположенной ветке. Самым устрашающим из подручных средств мне показался мой солидный телефотообъектив, и я, размахивая им, как стволом ружья, и напустив на себя самый свирепый и решительный вид, с максимальным шумом и треском устремился прямо на Людовика. Добежав до дерева, я нацелил сверкающий объектив прямо ему в лицо. Напуганный моей невесть откуда взявшейся отвагой, Людовик с достоинством вскарабкался повыше, подозрительно озираясь на мой громадный «глаз». Чтобы закрепить полученное преимущество, я сделал вид, что лезу вслед за ним, и Людовик, уже не на шутку встревоженный, вскарабкался на самый верхний сук. Примерно час после этого Людовик дулся, как напроказивший школьник, получивший нахлобучку. А я тем временем оглядывался с пренебрежительным видом, притворяясь, что мне совершенно неинтересно знаться с таким ничтожеством, как струсивший оранг. Мы каким-то образом пришли к соглашению, что если он не будет слезать на землю и пугать меня, то я со своей стороны перестану докучать ему, карабкаясь на деревья. Когда Людовик отправился в свой вечерний поход на поиски пищи, он больше не обращал на меня никакого внимания, хотя я шел за ним по пятам, и впоследствии всегда держался в моем присутствии с полной непринужденностью. После установления таких мирных отношений было особенно обидно узнать, что он только временный гость в этих местах: на следующий день оранг отправился странствовать дальше — и мне не пришлось больше встретиться с Королем Людовиком.

Плоды на дереве бубок позади моего дома начали созревать, и на эту сладкую приманку клюнул Десмонд, единственный оранг, у которого хватило нахальства забраться прямо в наш лагерь. Как-то поздним вечером Десмонд, красивый молодой самец с длинной золотисто-рыжей шерстью, решил отведать плодов с нашего дерева. Он закончил свой обед через несколько часов после наступления темноты и устроился на ночь в большом гнезде. Я думал использовать эту блестящую возможность для съемок, но Десмонд, не дожидаясь рассвета, ускользнул из лагеря и отправился восвояси. Следующий его налет на нашу территорию кончился форменным сражением. Возвращаясь в лагерь, я услышал неистовый шум: собаки заливались лаем, а оранг отвечал им визгом. Я помчался вперед и увидел Десмонда, попавшего в засаду на стоящем отдельно дереве, вокруг которого с лаем носились собаки. Разъяренный оранг уже начал спускаться к озверевшим собакам, и мне даже страшно было подумать, чем все это могло кончиться, если бы я предоставил им возможность схватиться «врукопашную». Мне вовсе не улыбалась возможность стать свидетелем кровопролития, и я разогнал собак, швыряя в них обломки сучьев. Как только они разбежались, Десмонд воспользовался моментом и, поспешно преодолев открытое место, скрылся в надежной лесной крепости. Но все это свидетельствует о необычайной привлекательности плодов бубока, потому что не прошло и нескольких часов, как Десмонд, несмотря на все пережитое, снова вернулся в лагерь и принялся самозабвенно уплетать плоды того же дерева. На этот раз он обобрал все оставшиеся соблазнительные плоды подчистую и таким образом избавился от искушения нанести нам еще один опасный визит.

Многим крупным самцам, как и Десмонду, приходилось иногда спускаться и передвигаться по земле, но самки и молодые оранги могли жить на деревьях, буквально не ступая на землю. Однако и эти более легкие животные временами отваживались спускаться вниз, чтобы добраться до богатой минеральными солями почвы. На северной границе моего участка возвышался известняковый утес, под прикрытием которого скопилась куча твердой красноватой земли. Эта почва носила на себе следы — несомненно, отпечатки зубов орангутанов. Примерно раз в месяц там появлялись свежие отметины — значит, очередной оранг приходил на этот «лизунец». Анализы показали, что эта почва богата калием и натрием — элементами, которых почти нет в кислом лесном перегное, а именно их так не хватает всем крупным млекопитающим. То, что оранги часто посещали столь укромное местечко, еще раз доказывало, что географию этих мест они выучили назубок.

К началу декабря я уже знал нескольких орангов, поселившихся в моем районе. И хотя наблюдения шли неплохо, фруктов становилось все меньше, и погода портилась. Вряд ли найдется что-нибудь более страшное, чем гроза в джунглях. Яростные порывы ветра немилосердно раскачивают деревья во все стороны. Сучья сыплются сверху, как серии бомб, с грохотом ударяются о землю, целые деревья валятся вниз с оглушительным треском, увлекая в сокрушающем шквале своих более мелких соседей, выдирая из сплошного навеса крон неровные лоскутья и нагромождая непроходимые завалы. Я всегда считал, что падающие сучья и деревья — самая серьезная опасность в джунглях, и несколько раз мне чудом удавалось избежать этих летящих сверху убийственных снарядов. Как-то раз, когда мы плыли по реке, высоченное дерево вдруг просто опрокинулось на нас с берега и чуть было не утопило лодку.

Самцы орангутанов разделяли мою неприязнь к падающей древесине и выражали свое возмущение громким ревом каждый раз, когда подобное событие нарушало их покой. Когда я отчаивался разыскать орангутанов всеми другими известными мне способами, я просто усаживался где-нибудь в лесу, ожидая, пока упадет дерево, и если тут же раздавались возмущенные вопли протеста — я знал, что пока еще не даром ем свой хлеб.