Борис Воробьев - Весьёгонская волчица Страница 19

И вот сейчас в словах председателя прозвучало то, что казалось Егору давно прошедшим и забытым.

Провожая Егора, председатель спросил:

– Ну а с волчицей чего надумал? Так и будешь держать?

– Отпущу, – сказал Егор. – Давно собирался, да всё жалко, привык.

– Я к чему спросил: сосед тут твой приходил, жаловался. Говорит, волчица спать не даёт, воет. Да и скотина пугается. Не дело, Егор. Ты уж как-нибудь к одному концу давай.

– Да не воет она, Степаныч! Ну повыла и перестала. А Петьку распирает: как это так, у Егора волчица! Заявить надо!

– Да ничего он не заявлял, что он, Вышинский? Сказал, и всё. Какие у вас там дела, сами разбирайтесь, я вам не судья, а с волчицей, Егор, решай. Не дело, говорю, держать её дома. Мало ли что случиться может! Чего доброго сорвётся, искусает кого. Подсудное дело. Так что отпускай, не мешкай. Хотя, если узнают в районе, что отпустил, по головке не погладят. Волк ведь, вредитель.

Придя домой, Егор сказал жене, что вот она и дождалась своего, что теперь он никакой не охотник, а с будущей недели начнёт работать в колхозе.

Жена сначала не поверила, а потом, как Егор и думал, обрадовалась. Да он и сам чувствовал себя по-другому. Не радостнее, нет, а вроде бы спокойнее, как будто что-то свалилось с души. Всё стало определённым, и начинается новая жизнь. Завтра отпустит волчицу, а с понедельника – на работу. Хоть куда. Хоть к Василию на конюшню, хоть в кузницу к Гошке. Лучше к нему. Василий ничего мужик, да больно командовать любит. Он и с лошадьми-то не по-лошадьи, а всё командует. А Гошка, тот молчун, знай себе стучит молотком. У него сейчас работы навалом, к посевной надо и плуги отремонтировать, и бороны, и телеги. А помощник у Гошки-то не очень-то – мальчишка Пахомов. Парень смышлёный, ничего не скажешь, да силёнок ещё маловато. А в кузнице, куда не повернись, железо одно. Надо сказать председателю, чтобы к Гошке определил, втроём-то сподручнее будет.

С этим согласилась и жена, и они, наговорившись, легли спать.

А утром, выйдя в сарай за дровами, Егор услышал за домом не то кашель, не то всхлипывания, словно кто-то давился и стонал при этом. А кто мог давиться, если на огороде была только волчица?

Егор завернул за угол. Конура стояла на самом конце огорода, но он сразу увидел, что волчица катается по снегу, то выгибаясь дугой, то вытягиваясь в струнку.

Что это с ней? Непохоже, что просто захотелось поваляться, вон как скрючивает.

Почувствовав неладное, Егор побежал, соображая на ходу, что ещё могло приключиться. Подавилась? Так он и не кормил её сегодня, а вечером дал только кусок конины, он волчице на один зуб, не могла она им подавиться. Чем же тогда?

И только подбежав, Егор увидел, что дело совсем в другом. Волчицу рвало, её сводили судороги, и она с мучительными стонами каталась по грязному снегу, не замечая ничего вокруг.

Егор всё понял. Ему не раз приходилось видеть отравленных волков, их точно так же рвало и крутило от крысиного яда, которым обычно начинялась приманка. Волчица тоже съела что-то отравленное. Но что – разбираться в этом было некогда, нужно было попробовать спасти волчицу, и Егор побежал обратно в дом.

Жена возилась у печки, на шестке стоял чугунок с горячей водой, и Егор, обжигая руки, схватил его и вылил воду в пустое ведро.

– Да ты что, Егор! – изумилась жена. – Почто воду-то вылил?

– Волчица отравилась, сожрала что-то!

Егор разбавил кипяток холодной водой, попробовал рукой и, схватив ведро, кинулся к двери.

– Помоги! – крикнул он жене.

Волчица, обессилев от приступов, лежала пластом. Из пасти у неё шла зелёная пена, помутневшие глаза смотрели в никуда. Дрожь волнами прокатывалась по её телу начинаясь от живота и подступая к горлу, и волчица хрипела, силясь вытолкнуть из себя душившую её рвоту.

Перевернув волчицу на спину, Егор разжал ей пасть. Он не боялся, что волчица начнёт вырываться, а тем более кусать, она была почти бесчувственна и находилась на той грани, когда осознание чего бы то ни было заслоняется близким смертным предчувствием.

– Лей! – велел Егор жене.

Вода с бульканьем лилась волчице в глотку, она давилась, но глотала, и Егор следил лишь за тем, чтобы волчица и в самом деле не захлебнулась, подсказывая жене, когда надо лить, а когда обождать.

Через минуту вода хлынула из чрева волчицы назад, унося остатки съеденного, но Егор не успокоился и повторил промывание.

– Может, молока ей, Егор? – предложила жена.

– Неси, – согласился Егор, и, когда жена принесла крынку, они влили в волчицу и молоко. Больше помочь ей было нечем, оставалось дожидаться, подействует промывание или яд проник глубоко, и волчица всё равно сдохнет. Оставлять её на огороде было нельзя, и Егор перенёс её в дом и устроил в дальнем конце моста. Она была как неживая, но Егор всё равно надел на неё цепь, потому что знал: жена будет бояться, если оставить волчицу просто так.

Теперь, когда суматоха улеглась, Егор попробовал разобраться, что же такое могла съесть волчица. Мясо, которым он накормил её вечером, не могло испортиться, в погребе лежало, а кроме мяса, волчица больше ничего не ела. Может, крысу поймала? Точно, крысу. Их по деревне морят, забежала какая-нибудь и попалась. Они, когда нажрутся отравы, как пьяные делаются. Иная тащится, а её из стороны в сторону качает, куда бредёт и сама не знает. Видать, наткнулась какая на конуру, а волчица её и хапнула. Ну не дурища? Дымок был, тоже всё норовил поднять что где валяется, и эта туда же. Вот и доподнималась на свою голову.

Ничего другого на ум не приходило, и Егору оставалось только ругать волчицу за жадность, но не успел он свыкнуться с этой мыслью, как открылись факты совсем противоположные.

На другой день в обед, наскоро похлебав щей и проверив волчицу, Егор решил разбросать по огороду навоз из кучи, которая накопилась позади двора. Вил на месте не оказалось, и Егор вспомнил, что оставил их возле конуры, когда убирал у волчицы. Пришлось идти туда.

Весеннее солнце уже разрушило тропинку, снег на ней был почерневшим и рыхлым и чередовался с прогалинами земли, и, дойдя до места, Егор вдруг увидел на мокрой глине след от сапога. А дальше ещё один и ещё. Егор присвистнул от удивления: следы-то не его! Хотя он тоже ходил в сапогах, но отличить собственные следы от чужих не было задачей. С волчьими не путался, а тут уж и подавно.

Присев, Егор растопырил пальцы и смерил отпечаток. Получилась пядь с небольшим, от силы сорок второй размер. Егор носил сорок пятый, а жена не дотягивала и до сорокового. Чей же тогда след?

Егор пошёл дальше по тропинке. Следы, то еле различимые на раскисшем снегу, то ясные на суглинке, привели к калитке, а оттуда потянулись вдоль плетня к соседскому огороду. Дальше Егор не пошёл. Чего ходить, когда и так всё ясно: оказывается Петька Синельников!