Артур Гайе - Сафари Страница 19

— Проклятое животное! — проворчал я ему вслед.

Внезапно маленький Санди запищал. Я обернулся. Оба негра со всех ног бежали один вправо, другой влево. В следующий момент я увидел буйвола, мчавшегося на меня, как сорвавшаяся скала. Я бросился бежать с такой же сумасшедшей быстротой, как и мои негры.

Как успел я пробежать довольно большую лужайку и как влез затем на акацию Гербера, полную шипов, — совершенно не могу сказать; знаю только, что я тогда, наверное, побил мировой рекорд на быстроту бега и лазанья на деревья и что между кончиками рогов буйвола и моими штанами оставалось весьма небольшое расстояние.

Этот проклятый буйвол больше двух часов бегал вокруг моего дерева с задранным кверху хвостом, опущенной головой и злобно горящими глазами; иногда он подбегал к дереву и потрясал его головой. Время от времени он отбегал к тем двум пальмам, на которых, как громадные сливы, висели оба негра, и пробовал их стрясти. Затем он упорно возвращался к моему дереву. Я редко видел такую гибель злости, как у этого буйвола.

Я бы до сих пор сидел еще на этой акации, если бы дамам моего преследователя не надоела эта история и они не поднялись бы вверх по откосу. Я видел, как в этом дьявольском буйволе происходила борьба между обязанностями семьянина и злостью. Решив, наконец, последовать за своими коровами, он, уходя, все время оборачивался, как бы ожидая, не настолько ли я глуп, чтобы раньше времени спуститься. Я не сделал старому дьяволу этого одолжения и выждал четверть часа, после чего очень осторожно слез вниз; затем я еще долгое время простоял у дерева, так как можно было опасаться, что коварное животное спряталось где-нибудь поблизости в кустах. Наконец я, прихрамывая, пошел искать камеру, и о диво! Отброшенная в сторону, она повисла на лавровых кустах и была совершенно цела, даже затвор не открылся.

Через полчаса пятеро жалких, голодных людей тащились через степь, и самым медлительным из них был я; акация Гербера оставила мне чувствительную память своими шипами длиной с палец.

И все же приблизительно через неделю я неожиданно сделал съемку нескольких жирафов и зебр, пасущихся почти всегда вместе. И освещение и позы были неважные, но после всех бесплодных усилий, какие я затратил на съемку жирафов, этот снимок был мне мил и дорог. И он остался единственным. В последующие годы, когда буря мировой войны перекидывала меня вдоль и поперек по степям восточной Африки, я часто видел этих больших, своеобразно красивых созданий и даже несколько раз наблюдал, как потухает взгляд в чудесных мягких глазах смертельно раненного в сердце животного. Волна сумасшествия и истребления, охватившая тогда все человечество, не остановилась и перед этими невинными созданиями: негры племени аскари были голодны. Но о съемках тогда не могло быть и речи.

И мой единственный снимок жирафов погиб вместе с другими ста десятью снимками, собранными мной за семь месяцев невероятных усилий и мытарств, погиб в водовороте крови и грязи.

Бедовые толстокожие

Слонов и носорогов я всегда избегал. Помимо того, что разрешение на охоту за ними стоит больших денег, у меня всегда было предубеждение против этих толстокожих ударных бойцов. Мои личные приключения с толстокожими не особенно потрясающи, но все же их было достаточно, чтобы установить мои к ним отношения, а то, что я кроме того слышал об их обращении с людьми, заставляло меня возможно быстрее уклоняться от встречи с этими чудовищами.

Первого слона я увидел в 1914 году в девственном лесу на Килиманджаро. Здесь, наверху, я уже привык к обглоданным, вырванным с корнями и расщепленным деревьям и к протоптанным в лесу просекам. Эти просеки часто покрыты громадными кучами навоза, каждая из которых заполнила бы две большие тачки. Я привык также к своеобразному запаху слонов, наполняющему затхлостью леса, и кроме того я верил словам туземцев, утверждавших, что серые великаны мало ценят знакомство с нашей сомнительной породой.

Низко опустив голову, я спускался в одиночестве с горы по лесной лужайке, вооруженный лишь горной палкой. Причиной моей задумчивости было принесенное мне за полчаса до этого известие о начавшейся мировой войне. Весь покрытый пылью, измученный негр принес мне эту весть на высоту 4500 метров.

Предо мной проплыла густая полоса тумана, но туман был такой плотный, что я невольно поглядел ему вслед; при этом я забыл опустить поднятую ногу и ощутил в спине такой холод, точно мне за ворот опустили ледяную сосульку. Это был не туман, а слон. Совершенно бесшумно — и это было особенно жутко — продвинулся он мимо меня в лес.

У меня захватило дыхание, и, когда эта каменно-серая туша исчезла за деревьями и я уже собрался сбросить многопудовую тяжесть со своего сердца, мои обострившиеся глаза внезапно открыли в темной мгле леса еще несколько, и довольно много, таких серых туманов. Они скользили, молчаливые, как привидения, между стволами и кустарниками. Впечатление от этих огромных скользящих тел было чудовищным, потрясающим.

Осторожный уход слонов говорил о том, что они заметили меня. Как велик страх этих великанов перед неотразимой силой нашего оружия и перед нами, крошечными двуногими! Это соображение все же не помешало моим коленям подгибаться от страха. Я тихо присел и внезапно почувствовал сильное отвращение к хождению в одиночку.

После этого приключения прошел целый год. Раз в чудесную лунную ночь я только что по обязанности службы начал обход своего железнодорожного участка. Вдруг я услышал стук копыт скачущей между рельсами лошади.

— Вана Гайе, веве? (Ты ли это, господин?) — вскричал всадник и, бросившись ко мне, схватил меня за руку. Он тащил меня, рассказывая при этом задыхающимся от усталости и волнения голосом, что к его хижине подошел большой-большой слон. Теперь слон стоит возле его дома и глядит внутрь.

— О бана! — молил он. — Мой ребенок в хижине! Слон сломает крышу! Идем скорее и застрелим его!

— Слон? Вот проклятье! — вырвалось у меня, и я невольно остановился.

При мне было ружье, заряженное дробью. Но я не мог признаться в этом чернокожему, и кроме того его ребенок был в опасности. Я не знал, чем я смогу помочь ему, но все же я помчался вместе с ним. Этот негр был сторожем на линии, и его домик находился у самого пути приблизительно на расстоянии километра. На бегу он отрывочно сообщил мне, как он ушел на линию для обхода своего участка, а жена его отправилась в деревню принять участие в «нгоме» (танец туземцев). Когда он возвращался, он увидел слона, выходившего из маисового поля и направлявшегося к его хижине. Слон обошел вокруг домика, поднял прислоненную к стене деревянную ступу и, осмотрев ее, отбросил далеко в поле, затем он толкнул дверь и засунул туда свой хобот; в конце концов он принялся снимать настил зелени с крыши. Тогда перепуганный негр бросился догонять меня.