Джеральд Даррелл - Три билета до Эдвенчер Страница 2

— Слава Богу, что мы вырвались из Джорджтауна, — вздохнул он, бесстрастно очищая банан и бросая шкурку пролетавшей мимо чайке. — Я так люблю снова забраться в глушь и более не чувствовать себя запертым в этих каменных джунглях! Лучшего места для покоя и отдыха, чем глушь, не найти!

Я промолчал. Совершенно согласен с тем, что глушь — лучшее место, чтобы расслабиться, но имеет ли Боб хоть малейшее представление, чем для него обернется жизнь в глуши в компании с ловцом зверей! Судя по его репликам, он, очевидно, представлял себе это дело так: валяешься в гамаке до одурения и ждешь, пока звери сами полезут в твои клетки. Я решил не разрушать его иллюзий, пока не окажемся от Джорджтауна чуть подальше.

Боб — художник, и первоначальной целью его поездки в Гвиану было написать серию картин из жизни различных индейских племен. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Приехав, он обнаружил, что до многих мест, которые он намеревался посетить, невозможно добраться из-за разлившихся рек, а иные территории вообще оказались под водой. Так бы он, бедняга, и торчал в Джорджтауне, словно Ной в ожидании, когда схлынут воды Всемирного Потопа, если бы не столкнулся с нами. Услышав, что я вот-вот отправляюсь в свою первую поездку в глубь страны, он с похвальной наивностью заявил, что лучшего попутчика мне никогда и нигде не найти. Право, считал он, куда забавнее отправиться в экспедицию с отважным ловцом зверей, чем сидеть сиднем в Джорджтауне да ждать погоды, а к тому времени, когда мы вернемся, воды уже, наверно, схлынут, и можно будет отправиться писать любезных его сердцу индейцев. Жаль, конечно, но этой мечте так и не дано было осуществиться: все то время, что Боб провел в Гвиане, он сопровождал меня в различных экспедициях в глубинные районы страны. Ему не довелось сделать ни одного мазка, а под конец уже стало и не на чем: мы реквизировали у бедняги весь запас холста на обшивку ящиков со змеями, чтобы отправить их в Англию воздушным путем. Зато впечатлений у него осталось… о-го-го… на всю оставшуюся жизнь! Вспомнить, так даже страх: обедал и ночевал в обществе самого фантастического зоопарка птиц, зверей и рептилий; пробирался сквозь чащобы, перепрыгивал овраги, плыл по сумрачным озерам и рекам, утопал в густых травах… Конечно, потел и уставал, сажал синяки и набивал шишки… Ну а тогда, в тот роковой день, когда мы взяли курс на Эдвенчер, я, конечно, предвидел все это, но сам Боб, очевидно, и не подозревал, на что обрекает себя, связавшись с отважным ловцом зверей.

Но вот раздался долгожданный скрежет — паром подвалил к каменной пристани. Мы начали беспечно сгружать наш багаж, избрав для этого самый простой способ — перебрасывали через борт Айвену, стоявшему на набережной на подхвате. Когда через поручни перелетел последний чемодан и мы спустились к Айвену, какой-то сумрачный субъект отделился от бочки, на которой сидел, и двинулся к нам.

— Вам на поезд в Парику? — спросил он.

— Да, имеем таковое намерение, — ответил я. — Вот только как бы нам доставить багаж на станцию!

— Так поторопитесь!.. Поезд должен был уйти еще десять минут назад! — сказал незнакомец, не без оттенка злорадства.

— Боже! — в панике воскликнул я. — А сколько же до станции?

— С полмили, — ответил тот. — Сейчас я пригоню вам грузовик, — сказал он и исчез.

— А что, если не успеем на поезд, Айвен? — сказал я. — Когда же следующий?

— Только завтра. Если не успеем на этот, придется ждать до завтра.

— Как, прямо здесь?! — воскликнул Боб, окинув взглядом грязный берег реки да два-три стоявших на нем полуразвалившихся сарая. — А где же мы будем ночевать?!

Но прежде чем Айвен смог подобрать слова, чтобы его утешить, вернулся наш чужак, катя за собою старую тачку на одном колесе. Вот, оказывается, какой грузовик он имел в виду. Но нам было все равно — не важно, лишь бы не опоздать к поезду!

— Поторопитесь! — сказал он, переводя дыхание. — Я чувствую, поезд отойдет вот-вот!

Мы лихорадочно наваливали наши пожитки на тачку, подгоняемые доносящимися издали пыхтением и ворчанием — это паровоз разводил пары. Погрузились — и помчались по дороге. Позади, что твой пулемет, грохотала тачка, влекомая Айвеном и запыхавшимся незнакомцем. Мокрые как мыши, мы галопом влетели на станцию, высунув языки, и сразу же возбудили нездоровый интерес разного сброда, собравшегося на платформе. Толпа приветствовала наши разгоряченные, взъерошенные персоны насмешливым свистом, сменившимся злорадным улюлюканьем, когда тачка со всего маху налетела на камень и часть багажа вывалилась на землю. Но вот сверхчеловеческим усилием мы швырнули в вагон последнюю коробку — и поезд тронулся. Я же, высунувшись из окна, успел-таки бросить горсть монет прямо в лицо нашему благодетелю, который отчаянно бежал за поездом и умоляюще протягивал руки.

Крохотный паровозик отважно мчал вперед, увлекая за собою череду облезлых вагончиков мимо залитых водой рисовых полей и темнеющих островков леса; ему было так радостно, что однажды он набрал скорость — подумать только, целых двадцать миль в час! И как он выдержал столь огромную скорость! Пейзаж сиял самыми яркими оттенками зеленого, словно его почистили, помыли и подкрасили специально для нас. Повсюду, где только видел глаз, простиралось царство птиц. Тут и искрящиеся белые цапли, торжественно вышагивающие по коротеньким, нежно-зеленым всходам риса; и яканы, взмывающие в воздух при приближении поезда с оросительных каналов, убранных узором из водяных лилий, — при взлете бросались в глаза их желтые, словно лютики, крылья. В лазури небосвода вычерчивали свои величественные арабески коршуны-слизнееды, а в кустах перепархивали с ветки на ветку десятки красногрудых трупиалов; их малиновые грудки вспыхивали на зеленом фоне словно огоньки. Пейзаж, казалось, был перенаселен пернатыми — поднимешь глаза, увидишь цапель, а чуть опустишь — не налюбуешься их величавым, мерцающим отражением в воде. А вот опять яканы, семенящие на длинных ногах по ковру из листьев водяных лилий; а там из камышей выглядывают покачивающиеся желтые головки болотных птиц. У меня уже рябило в глазах от этого калейдоскопа впечатлений, а взгляд мой все никак не мог насытиться — то яркое цветовое пятно, то движение пестрых крыльев в камышах, то стремительный перелет над полями.

Между тем Боб преспокойно дрыхнул в уголке вагона, а Айвен пропал где-то в купе проводников, предоставив мне одному любоваться орнитологическим парадом; вдруг налетел свежий ветер, заволок пылью гладь воды в каналах и моментально наполнил купе удушливым дымом, гордо изрыгаемым паровозной трубой. Я неохотно закрыл окно, каковое, судя по его внешнему виду, никогда не мылось с тех самых пор, как было вставлено. Коль скоро красоты местности теперь были от меня отрезаны, я последовал примеру Боба и задремал. Наконец паровозик, сделав последний рывок, втащил-таки состав в Парику; тут мы все проснулись и не торопясь вышли на платформу.

На месте обнаружилось, что речной пароход, храня немыслимую в условиях тропиков верность расписанию, уже подошел к причалу и громко, призывно гудит, возвещая о своем намерении тронуться в путь. Мы поспешно взбежали на борт и вскоре блаженно растянулись в каких ни есть шезлонгах, которые для нас припас Айвен. Пыхтя, пароход отошел от Парики и устремился вниз по течению, по темным водам Эссекибо, лавируя в запутанном лабиринте меж крохотных зеленых островков, которые словно бы нарочно всплывали на поверхность перед самым его носом. Мы же, подремывая, сидели в шезлонгах, ели бананы и любовались красотою, возникшей в хитрых цепочках островов, мимо которых проплывал пароход. Когда подошло время, нам подали обед в крохотном салоне; насытившись, мы вернулись в шезлонги наслаждаться солнцем. Но стоило мне снова задремать, как меня тут же бесцеремонно разбудил Боб, тряся за руку:

— Джерри, просыпайся скорее! А то проспишь такое! Пароход, очевидно намереваясь обогнуть мель, подошел почти вплотную к берегу, так что от густого подлеска нас отделяли каких-нибудь пятнадцать футов. Я окинул сонным взглядом деревья.

— Что-то я ничего не вижу… Что там такое?

— Да вон же там, на ветке… Зашевелилась! Неужели не видишь?

Вот тут я и увидел! В блеске солнечных лучей, среди листвы, восседало создание, будто пожаловавшее из волшебной сказки — крупная ящерица, да нет, пожалуй, целый ящер с чешуйчатым телом, раскрашенным во все оттенки нефритового, изумрудного и травянисто-зеленого.

Его массивная шишковатая голова была инкрустирована крупными чешуйками, а под подбородком красовалась крупная сережка, точно у индюка. Ящер небрежно возлегал на ветке, вцепившись в дерево мощными кривыми когтями и свесив к воде длинный хвост, похожий на кнут. Завороженные зрелищем, мы наблюдали, как он повернул голову, украшенную оборочками и шишками, и спокойно принялся за трапезу, благо молодых листочков и побегов вокруг было сколько угодно. Я никак не мог поверить, что это не сон, и в то же время думал: неужели те невзрачные, вялые, окрашенные в тусклые серые краски существа, которых в зоопарках выдают за игуан, приходятся родней этому красавцу?!! Когда мы поравнялись, он повернул голову и бросил нам надменный взгляд своих маленьких глаз, похожих на золотые блестки. Создавалось впечатление, будто ящер только и ждал появления какого-нибудь гвианского Святого Георгия — попробуйте сразитесь со мной! Мы глядели на ящера, потеряв дар речи, пока его зеленое тело, удаляясь от нас, не слилось с листвою.