Ирина Бабич - Мои знакомые звери Страница 2

Потом у нас жил Тобик-первый. Папа отнял его у мальчишек, решивших сделать из несчастного щенка парашютиста. Они уже тащили его на крышу сарая, за его спиной болтался бумажный парашют, и, не подоспей папа вовремя, щенок просто расшибся бы об асфальт. Это был удивительно доверчивый пёс, который выскочил как-то в открытую дверь и не вернулся: наверное, увязался за кем-то на улице. Папа и я — мы очень о нём горевали.

Потом появился Тобик-второй. Однажды мы с папой отправились на прогулку и в самом центре города увидели пьяного дядьку. Он стоял на углу в распахнутом пиджаке и держал за шиворот крошечного щенка.

— Купи за р-рубль, кому не жалко, — орал дядька, покачиваясь. — Мне р-рубля не хватает. Купи, а то я его в фонтане утоплю.

— Не ори, — строго сказал папа дядьке. — Давай собаку! Вот так! А теперь иди проспись. Иди-иди, а то я вижу, что сюда спешит милиционер.

Самое удивительное, что дядька втянул голову в плечи и нырнул в боковую улочку. А Тобика мы принесли домой. Он был так мал, что поместился в кармане папиного пиджака. Но за полгода он вырос в мрачного кудлатого пса устрашающих размеров. Оказалось, что это настоящая пастушеская собака, и мы подарили её одному папиному знакомому — колхозному агроному, который восхищался Тобиком, а про нас говорил, что мы — мучители: держим в комнате такого пса!

В общем, собаки жили у нас дома всегда. И кошки. И рыбки. Иногда жил ещё какой-нибудь зверёк: морская свинка, черепаха или жаба. Для папы не было животных уродливых, неприятных, глупых.

— Не понимать, что всё живое прекрасно, — это просто стыдно, говорил он.

«Стыдно» в папиных устах было самым страшным приговором. Вот почему, уходя на фронт в первый же день Великой Отечественной войны, он сказал мне:

— Запомни: жить надо так, чтобы не было стыдно.

— А когда стыдно? — всхлипывая, спросила я.

И папа сразу же ответил:

— Реветь — стыдно. Думать только о себе — стыдно. Врать — стыдно. Расти человеком некультурным — стыдно. Обижать тех, кто слабее тебя, — очень стыдно. Продолжать? Или уже ясно?

…Когда человек умирает, он не уходит бесследно. Он остаётся в своих делах. И в близких людях — детях, родных, друзьях. В тех, кого научил любить то, что сам любил. И ненавидеть то, что сам ненавидел.

Мой папа научил меня многому. И любить животных он тоже меня научил. Понимать, что звери умеют огорчаться и радоваться, помнить добро и зло, защищать друзей и быть верным долгу. Научил тому, что обижать животных стыдно. И эту книгу я посвящаю светлой памяти моего отца — Бориса Карловича Бабича.

МОЙ СУРОК

В школьный зоокружок я записалась очень рано — во втором классе. Вообще таких маленьких туда не брали, принимали только с пятого класса, но иногда делали исключение. Например, мой друг и сосед Петька-Петух бегал в этот кружок с первого класса, усердно чистил клетки и менял воду в поилках. Он-то и привёл меня в кружок, заверив ребят, что я тоже «буду стараться».

Я готова была стараться изо всех сил. Я знала, что в кружке каждый мальчик или девочка имеют своего подшефного — белку, например, или голубя. А я мечтала о сурке. Мечтала с тех пор, как прочитала книжку о французском мальчике — савояре[1] и его ручном сурке. Со зверьком мальчик ходил по дворам, пел, а сурок танцевал на задних лапках. А потом сурка украли, и мальчик едва не погиб, но отыскал своего пушистого друга и спас его от злых людей.

Прежде, прочитав книгу о львице Кинули, я мечтала о львёнке, перед этим — о тигрёнке (после замечательной книги Ольги Перовской «Ребята и зверята», где есть рассказ о ручном тигре, по имени Васька), а ещё раньше я прямо-таки бредила обезьянкой — после книжки Бориса Житкова «Про обезьянку». Но, во-первых, достать в нашем городе львёнка, тигрёнка или обезьянку было невозможно, а во-вторых, я прекрасно понимала, что моя мама в одной комнате с тигром жить не будет — даже с самым ручным.

Сурок — совсем другое дело. В «Жизни животных» Брема я прочитала, что сурки величиною с кошку, что живут они не только во Франции, но и у нас, в России, и что это сообразительные и приятные зверьки. И тогда я стала мечтать о сурке. Я даже имя ему придумала — такое округлое, уютное слово «Кубрик».

Привлечь на свою сторону папу мне ничего не стоило: папа рад был держать дома какого угодно зверя, от слона до обычной серой мышки. Но мама… Она так любила чистоту…

Тогда была начата серьёзнейшая подготовка. Прежде всего я дождалась очередной ангины (ангины у меня бывали часто) и тогда самым «больным» голосом, каким только смогла, сказала:

— Мамочка, а когда я выздоровею, мы возьмём сурка?

— Возьмём, возьмём, — сказала мама. Под глазами у неё лежали тёмные круги: третий день у меня была высокая температура, три ночи мама не спала.

— А где будет спать мой сурок? — спросила я назавтра.

— Где хочешь, — ответила мама и озабоченно посмотрела на термометр. — Всё-таки тридцать семь и семь. Где хочешь, детка. Можно под твоим столиком. Или у дверей.

Разговоры о сурке продолжались каждый день. Болела я долго, и мама сама начинала говорить о сурке, когда надо было принимать лекарство, полоскать горло или — что хуже всего — делать уколы. И постепенно этот придуманный пушистый и ласковый Кубрик стал как бы заочным членом нашей семьи.

Крах наступил внезапно, когда я была уже совсем здорова. Мы обсуждали за обедом, когда пойти в зоомагазин, где, по слухам, бывали в продаже сурки, и я с упоением рассказывала, какие это чудесные зверьки: сидят на задних лапках, будто столбики, а еду берут передними — они похожи у сурков на маленькие ручки с чёрными когтистыми пальчиками. А во время сна посапывают, как крошечные медвежата.

И мама спросила:

— Кстати, на кого они похожи?

Тут я решила блеснуть своими познаниями и небрежно сказала:

— Они из отряда грызунов. Ну, в общем, такие большие крысы.

— Кры-сы? — медленно переспросила мама и побледнела. — И вы хотите, чтобы в моём доме жила крыса?

Напрасно и я, и папа объясняли маме, что это не крыса, что у сурков нет ни хищного острого рыльца, ни тонких жилистых ног, ни длинного голого хвоста. С ручным домашним сурком, который будет спать у меня под кроватью и есть, сидя в уголочке и прижимая к груди морковку, было покончено. И тогда Петька, по кличке Петух, привёл меня в зоологический кружок.

Живой уголок в нашей школе помещался на первом этаже в небольшой, очень высокой комнате, тесно заставленной клетками, аквариумами и горшками со всевозможными растениями. Здесь всегда было шумно: пели птицы, посвистывали морские свинки, пищали белые мыши, скрипело большое колесо, в котором так любила вертеться белка, ворковали голуби. Мы забегали сюда на переменке — поглазеть на разноцветных рыбок, послушать, как розовый какаду Зоя внятно говорит «Попке кашки» и «Зоя — ур-ра!», бросить печенья или горсть семечек совершенно ручной галочке Фомке. Но на занятиях зоологического кружка я не была ещё ни разу.