Борис Левин - Еще один шаг Страница 2

Она бы еще говорила, но отец, приподняв картуз на прощанье, идет дальше.

У поселкового клуба, приземистого, длинного здания, на щите белеет афиша. Как не задержаться здесь, не посмотреть, что сегодня будет в клубе? Может, артисты из Архангельска приехали? Вот если бы Северный хор — до чего поют ладно.

— «Максим Перепелица», — читает Алешка. — Кино.

— Перепелица? — повторяет Валерка. — А кто он, папанька?

— Солдат, наверно. Видишь, нарисован? Бравый-то какой… Вернемся — сходим поглядим.

— А успеем?

— Должны бы…

Отускоряет шаг. Ребята не отстают.

Последние дома — совсем новые; их не успели огородить, — и они, как гости, пришедшие издалека и остановившиеся у поселка, не знают, примут их или нет.

Сразу за поселком, на обогретом северным солнцем пригорке, — школа. Большие окна распахнуты, широкое крыльцо вымыто до воскового блеска.

Еще полсотни шагов — и поселок и школа остались позади.

Началась старая, наверно трехлетней давности, порубка. В траве чернеют круглые пни — такие большие, что каждый из них мог бы служить обеденным столом для целой бригады. Кое-где между пней дрожат от легкого ветерка молодые осинки.

А вот и новая, свежая порубка. Место здесь заболоченное, и лесорубы проложили лежневку — дорогу, устланную бревнами.

— Папанька, а твой-то участок где? — спрашивает Валерка, стараясь идти в ногу с отцом.

— Мой-то?.. Подальше. Видишь трактор? От него, считай, километра два.

— Мы попадем туда?

— Вряд ли. Там ягод не густо!

Бояров шагает широко, переступая кочки, ямки, сыновья стараются подражать ему. Дымок от отцовской папиросы плывет в воздухе белым ручейком, не тает.

— Папанька, а хлысты как грузят? Они же вон какие большие!

— Ну и что? Справляемся. Сначала лес валим.

— Я знаю. Пилками «Дружба», — сказал Алешка.

— Верно. Инструмент надежный. Главное — удобен для переноски. Так вот. Валим, а потом обрубаем сучья: летом — на волоке, а зимой — на погрузочной площадке. Это делают не вальщики, а обрубщики.

— Дядя Михей? Правда?

— Михей-то?.. Он не только обрубщик, он и тракторист… Грузим, значит, трелевочными тракторами на автомашины. И пошел на нижний склад.

— А потом?

— Потом лес сплавляют до зАпани. А там вяжут в плоты и в Архангельск гонят, на заводы.

— Вот интересно, — вздохнул Валерка.

Шли некоторое время молча. Потрескивали под ногами сухие ветки.

— Папанька, возьми меня в бригаду, — попросил вдруг Валерка. — На один день… Увидишь, ничего трогать не буду без спроса…

— Подрасти немного — возьму.

— Алешку-то брал.

— Алешку, — усмехнулся отец в усы. — Он большой уже. В четвертый перешел… В походы ходил…

— И я читать умею.

— Читать… Катька тоже скоро научится. А куда ее возьмешь? По ягоды и то мать не пустила.

Валерке нечему возражать.

Он, чуть пригнув голову, чтоб не задеть какой-нибудь низко свесившейся ветки, размахивает прутиком, ловко, сплеча сбивая серые шарики одуванчиков.

Лежневка скоро кончилась, и Бояровы вступили на едва приметную лесную тропинку.

— Не устали еще? — спросил отец.

— Нет, — с готовностью ответил Валерка, — нисколечко.

Время от времени он забегает вперед. Ему все интересно, словно он впервые видел утренний лес. И в самом деле, лес в это утро особенный.

В густую темную зелень оделись деревья. По полянам и склонам холмов купаются в утренней росе васильки, тысячелистник, колокольчики, кизляк кистецветный и льнянка. То тут, то там распускаются белые любки, сиреневые ятрышники, красные гвоздички, дремы, кукушкины слезы. В низинах густо зацвел лиловато-розовый вереск. Между кустов летают бабочки-лимонницы, темно-коричневые траурницы и самой неожиданной расцветки веснянки и перламутровки. Перекликаются, перелетают с ветки на ветку неугомонные дрозды и овсянки, горихвостки и славки.

Солнце теплой рекой течет сквозь ветви и мягко касается затылка, а песок заползает между пальцев. Хорошо смотреть и слушать, как сосны, одна стройнее другой, переплетаясь ветвями, тихо шепчутся. А черника, сочная, крупная, манит к себе из-под каждого кустика.

Пока отец и Алешка позади, Валерка успевает попробовать несколько горстей ягод, теперь и нос и губы у него иссиня-темные, в капельках сока подбородок.

Валерка убегает далеко вперед, за кустами не видно уже ни отца, ни Алешки. Но Валерка дорогу знает, собственно, дорожка тут одна. Вот она между пихт сворачивает в ложбинку, прячется в кустах и снова появляется на пригорке. Заблудиться невозможно. И Валерка бежит и бежит дальше по дорожке. А что, если спрятаться? Пусть отец с Алешкой поищут. А он подождет удобного момента, чтобы выскочить из-за куста перед самым носом у них. Вот будет потеха… У самой тропки куст, ни одна веточка на нем не шелохнется. Может быть, здесь?

Роса падает Валерке за ворот, растекается по спине. Обломилась веточка. Валерка достает ее зубами, откусывает, от горечи терпнет язык. Неподалеку бормочет ручей, светится его витая спинка, ручей словно торопится и, кажется, разговаривает с каждой травинкой. В десяти шагах дальше ручей меняет окраску, чуть-чуть темнеет.

Засмотревшись, Валерка не заметил, как отец и Алешка прошли мимо.

Ручей журчал по-прежнему успокаивающе, солнечный луч пытался проникнуть под листок, но это ему, наверно, было не под силу, и под листком образовалась зеленая тень, в ее прохладе нашел себе укромное местечко лесной жук.

Проходило время, а Валерку никто не искал. Пустынная тропка терялась в ложбине, и никого на ней не было.

Валерка оглянулся. Куст рябины протягивал к нему длинные крючковатые ветви. Валерке стало вдруг зябко, он больше не мог сидеть и, подхватив корзинку, закричал:

— Я ту-у-ут!

— У-у, — сразу же ответил лес. Эхо прокатилось по дебрям, постепенно замирая, дробясь на мелкие ручейки.

— Па-а-па!

От Валеркиного крика всполошенно взметнулась на сосне остроклювая пичуга и вмиг исчезла в игольчатой зелени.

Крик замер, никто не отозвался. Безучастный лес шумел тихо и монотонно, птичий грай был таким же, как и час тому назад, веселым и оживленным.

Валерка бросился бежать. Споткнувшись о пенек, упал, но сразу же вскочил и побежал дальше, в глубь леса, цепляясь корзиной за кусты, царапая руки и ноги. Сердце стучало гулко, стук его резко отдавался в голове. Во рту пересохло. Не смел оглянуться: а вдруг там, сзади, зверь?

Внезапно он услышал шорох. Сначала не поверил себе, замер, не смея оглянуться, но шорох повторился, сухой треск веток, покашливанье. Отец! Алешка! Они вышли из-за дерева и, словно ничего не случилось, приближались к нему.