Владимир Арсеньев - Встречи в тайге Страница 20

Вдруг шедший впереди Крылов остановился и, указывая на землю, сказал тихонько:

— Тигр обходит нас.

Действительно, наискось и поперек следа преследуемого нами тигра шел еще другой такой же след. Хромота на левую лапу выдала тигра с головою. Стало ясно, что, выведенный из терпения настойчивым преследованием, он решил сам перейти в наступление. Он сделал большую петлю и, перейдя свой след дважды, решил где-нибудь устроить засаду. Дело становилось серьезным. Мы удвоили внимание и пошли еще медленнее. Вскоре тигр пересек свой след в третий раз.

Мы так увлеклись охотой, что и не заметили, как исчезло солнце и серый холодный сумрак спустился на землю.

— Плохо, — говорил удэхеец, поглядывая наверх, — тучи. Снег большой будет.

В лесу стало совсем сумрачно. Казалось, будто стволы деревьев плотнее сдвинулись между собой, чтобы, преградить нам дорогу.

— Я взглянул на часы. Было около пяти часов вечера.

Надо было возвращаться назад, хотя бы для того, чтобы утолить голод. Обстоятельства принуждали нас оставить «поле боя» за зверем. Голос благоразумия подсказывал, что как бы тигровая шкура ни была дорога, своя все же дороже.

Над тайгой пронесся порыв ветра. Лес зароптал, зашумел. И тотчас весь воздух наполнился белесоватой мутью, в которой потонуло все, что еще было видно до сих пор.

— Надо торопиться, — сказал Крылов, а то как бы нам не пришлось ночевать в лесу.

Мы прибавили шагу. Лыжню быстро заносило снегом, она была чуть заметна. Скоро следы пропали совсем. Крылов остановился. Тогда удэхеец пошел вперед. Он хорошо знал эти места и прокладывал новую дорогу через снежные сугробы, напрямик к своей юрте. Стало совсем темно, трудно было рассмотреть, что делается в десяти шагах.

Я опасался за своих стрелков, которые легко оделись, чтобы удобнее было преследовать зверя.

Про тигра я совершенно забыл и думал только об одном: как бы поскорее добраться до юрты. Наконец мы подошли к месту, где были насторожены наши ружья около мертвой собаки. Это всех нас подбодрило. Еще минут десять хода — и я увидел между деревьями красноватые клубы дыма, которые вместе с искрами вырывались из отверстия в крыше юрты.

Зимний поход

Мы перевалили через горный хребет Сихотэ-Алинь. На западном склоне Сихотэ-Алиня снега оказались глубокие. Нарты приходилось тащить главным образом нам самим. Собаки зарывались в сугробах, прыгали и помогали мало. Они знали, как надо лукавить: ремень, к которому они были припряжены, был натянут только чуть-чуть; в этом легко можно было убедиться, тронув его рукой. Хитрые животные оглядывались и, лишь только замечали, что их хотят проверить, делали вид, что стараются.

Чем дальше вниз по реке, тем снег был глубже и тем медленнее мы продвигались. Я решил завтра оставить нарты на биваке и протоптать на лыжах дорогу, чтобы можно было ею воспользоваться на следующий день.

Мы устроили бивак с правой стороны реки, среди молодого ельника, у подножия высокой скалы. Место мне показалось удобным: с одной стороны от ветра нас защищал берег, с другой — лес, с третьей — молодой ельник.

На другой день мы пошли протаптывать дорогу налегке. Отойдя немного, я оглянулся и тут только увидел, что место для бивака было выбрано не совсем удачно. Сверху со скалы нависла громадная глыба снега, которая каждую минуту могла сорваться и засыпать нашу палатку вместе с людьми. Я решил, когда мы вернемся, перенести палатку на другое место.

По рыхлому снегу самый привычный ходок может идти без отдыха не больше получаса. Поэтому у нас через каждые двадцать минут человек, идущий впереди, переходил в хвост, а его место занимал следующий. Так, чередуясь и протаптывая дорогу, нам удалось сделать за целый день всего только десять километров. Когда солнце совсем склонилось к горизонту, мы повернули назад.

Подходя к биваку, я еще издали увидел, что на месте нашей палатки лежала громадная куча снега вперемешку с мусором, свалившимся сверху. Случилось то, чего я опасался: пока нас не было, произошел обвал. Часа два мы откапывали палатку, ставили ее вновь, потом рубили дрова. Было совсем темно, когда мы вошли в палатку и стали готовить ужин.

Ночь была тихая и звездная. В лесу изредка потрескивали от мороза деревья. В палатке было уютно и сравнительно тепло. Я вносил записи в дневник, Ноздрин мешал кашу в котле, а Рожков, стоя, свертывал себе папиросу. Вдруг какой-то странный шум пронесся в воздухе. Он исходил откуда-то снизу, из-под земли. Словно там что-то большое, громоздкое падало, рушилось и с грохотом валилось с одного уступа на другой. Палатка наша вздрогнула и покачнулась. Лес зашумел, и с деревьев посыпался на землю снег. Собаки всполошились и подняли вой. Шум быстро стих и унесся к северо-востоку. Я сразу понял: это было землетрясение. Теперь мне стало ясно, отчего произошел снежный обвал.

Находись мы в это время на биваке, нам бы грозила большая опасность.

Когда вздрогнула земля, Ноздрин, морщась от дыма и не глядя на Рожкова, недовольным голосом сказал:

— Брось, будет тебе!

— Что? — спросил Рожков.

— Да трястись на месте.

Он думал, что это Рожков в шутку трясет палатку и котел с кашей.

Ночью было еще два слабых толчка, но я так устал за день, что спал как убитый и ничего не слышал. За ночь наша лыжня хорошо занастилась, и на следующий день мы прошли десять километров скоро и без всяких приключений.

Протаптывание дороги по снегу заставляло нас проделывать один и тот же маршрут по три раза и, следовательно, удлиняло весь путь во времени более чем вдвое. Это беспокоило меня, потому что запас нашего продовольствия был рассчитан лишь на три недели. Растянуть его можно было бы еще дня на четыре. Я надеялся встретить гольдов-соболевщиков и внимательно присматривался ко всяким следам.

Случалось, что протоптанную накануне дорогу заметало ночью снегом, и тогда надо было протаптывать ее снова. За день мы так уставали, что, возвращаясь назад, еле волокли ноги; а на биваке нас тоже ждала работа: надо было нарубить и натаскать дров, приготовить ужин и починить обувь или одежду. Снег был такой глубокий, что даже на биваке мы не снимали лыж. Без них нельзя было принести воды, дров и подойти к нартам.

Наша обувь и одежда износились до последней степени. И не мудрено: второй год путешествия был на исходе. Изношенную обувь мы не бросали, а держали как материал для починки. Сначала починка производилась редко, а потом все чаще и чаще — почти ежедневно. Когда был израсходован последний лоскуток рыбьей кожи, мы стали рвать полы полушубков и ими подшивать унты. Этот материал тоже был непрочен и быстро протирался. В конце концов мы так обкорнали полушубки, что они превратились в гусарские курточки без пол. Тогда мы бросили верхние поясные ремни как вещи ненужные, потому что они постоянно съезжали на нижнюю одежду.