Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2 Страница 22

Дверь широко распахнулась. Чеботарев долго вглядывался в того, кто открыл ее, и не узнавал. Похоже было, что это отец Колыванова или старший брат.

Черты лица знакомые, но что-то не то… Бывает так иногда, знаешь человека по фотографии, а потом увидишь его и не можешь поверить, что это он и есть: такой принаряженный и красивый на карточке, а в жизни взлохмаченный, в морщинах, со страдальческими складками у губ…

— Борис Петрович? — тихо сказал Чеботарев.

— Вася! — так же тихо и задушевно ответил Колыванов, и вдруг лицо его осветилось. Румянец окрасил серые щеки, точно Колыванова осветила красным светом праздничная ракета.

Они вошли в комнату. Чеботарев все еще держал в руках чемодан и кепку. Колыванов отступил назад, оглядел его с ног до головы, улыбнулся и сказал:

— Ну, раздевайся, дружба… Как я рад тебе, если бы ты знал! — Это было сказано так, что Чеботарев понял, — он действительно нужен инженеру. И, торопливо раздеваясь, вешая в коридоре пальто, убирая чемодан в угол за печку, Чеботарев все время поглядывал на Колыванова, отыскивая в нем прежние черты и в то же время отмечая то, что появилось в нем за два года разлуки.

Крупное лицо Колыванова похудело, стало таким же острым, каким было в самые тяжелые дни их совместной работы, когда они чуть не угодили под суд за невыполнение приказа. Приказ удорожал строительство вторых путей на готовом участке, однако судить-то собирались не того, кто этот приказ отдал, а их, отказавшихся его выполнить! И сейчас Чеботарев удивленно оглядывал своего бывшего начальника. Глаза его запали; вглядевшись в них, Чеботарев заметил следы горького страдания. Колыванов был в пиджаке и в рубашке с открытым воротом, но даже подваченные плечи пиджака не могли скрыть его худобы. Большой, с длинными руками и ногами, широкоплечий и высокогрудый Колыванов был похож на тяжело больного.

Но лицо Колыванова, с неправильными чертами и даже грубоватое, было освещено такой доброй улыбкой, что у Чеботарева отлегло от сердца, и он подумал: «Что бы там ни случилось, а помочь инженеру надо! А потом вернется и здоровье».

Колыванов тоже рассматривал бывшего сослуживца и все радостнее улыбался. Усадив Чеботарева на диван, он присел на стул, хлопнул гостя по колену и весело спросил:

— Обедал?

— Вчера, — усмехнулся Чеботарев.

И, приняв эту игру, Колыванов тоже усмехнулся:

— Ну, браги, дружба, нет. Ее только к праздникам варят, а водка найдется!

— Как же вы живете, Борис Петрович? — осторожно спросил Чеботарев.

— А я, дружба, еще не жил, все воюю, — устало сказал Колыванов и как будто рассердился на себя за эти слова.

Чеботарев исподтишка оглядел комнату. Она была почти пуста: только два стола, заваленные горами чертежей, два стула, гардероб да диван, на котором Колыванов, по-видимому, спал. Дверцы гардероба приоткрыты, и было видно, что он пустой. Инженерный китель и шинель висели у двери на гвозде.

— Что ж, Вася, начнем с обеда, а разговоры отложим на вечер, — сказал Колыванов и, чуть повысив голос, позвал: — Мама!

В комнату вошла еще не старая женщина, такая же крупная, как и Колыванов, одетая в широкое темное платье. Близорукие, чуть раскосые глаза были с любопытством и приязнью обращены на гостя, и Чеботарев торопливо встал.

— Анастасия Егоровна! — воскликнул он. — Так вот вы какая!

— Какая уж есть, сынок! Позволь тебя так и называть, как в письмах величала. А вот ты никак не похож на мальчонку, каким мне представлялся! Вишь, в какого детину вымахал! А мнилось мне, что ты еще все маленький да худенький. Приголубить бы, так не дотянешься!

— А вы мне и были матерью, Анастасия Егоровна! — взволнованно ответил Чеботарев.

Со странным волнением вспомнил он те времена, когда пятнадцатилетним юнцом попал к майору Колыванову одинокий мальчишка на трудных дорогах войны. Майор Колыванов не только обогрел и накормил его, но и записал в свой батальон. Правда, Чеботареву не пришлось ходить в разведку, совершать подвиги — батальон у майора был особый, железнодорожный, — но уж поучиться мастерству пришлось, да еще как! Майор и тогда не любил бездельников и неумех. А тут еще письма с далекого Урала, материнские советы Анастасии Егоровны, ох как нужны были в те годы Ваське Чеботареву ласковые слова! А вот увидеться пришлось только теперь.

— Ну, пожалуйте к столу, — певуче произнесла она, чуть растягивая окончания слов.

Когда сели за стол, уставленный тарелками с домашними соленьями, Чеботарев спросил:

— А где же ваша супруга, Борис Петрович?

Колыванов поднял на него глаза, в них промелькнуло страдание. Он склонился к тарелке и ответил:

— Она в отъезде. Я ведь писал тебе, кажется, что она последнее время в Управлении работает…

— Вот жаль, — сказал Чеботарев, вспоминая, что когда-то Колыванов обещал познакомить его с женой и со всеми домашними.

— Когда же она вернется?

— Боюсь, не скоро, — ответил Колыванов, поднимая рюмку водки. И, словно поясняя, что имеет в виду, добавил: — Мы ведь с тобой теперь вместе начнем воевать, если, конечно, ты согласен, а война наша будет в горах и в болотах, довольно далеко отсюда. Так что ей, пожалуй, к нам и не добраться.

Анастасия Егоровна перебила сына, подвигая блюдо с жареным мясом.

— Кушайте, Васенька, Боря глухаря промыслил вчера. Будто знал, что гость будет…

— А как же не знал? — подтвердил Колыванов. — Конечно, знал. Не знал, в какой день, но знал, что приедет…

Он посмотрел на Чеботарева, и снова ясная улыбка украсила его лицо. Оно стало мирным и спокойным, как будто эта встреча утешила Колыванова. Василий подумал: «Нет, все будет в порядке! Если инженера и расстроили какие-нибудь неувязки в его деле, то вдвоем они их безусловно преодолеют, а дальше все будет хорошо», — и, поднимая рюмку, весело воскликнул:

— За победу, Борис Петрович!

— Что ж, выпьем за победу! — ответил Колыванов. — За это можно выпить и повторить!

Устроив гостя отдохнуть, Колыванов вернулся к себе, собираясь поработать. Но прошло полчаса, час, а он все сидел, странно неподвижный, за письменным столом, глядя на схему будущей железной дороги. Мать, удивленная полной тишиной в комнате сына, дважды заглядывала к нему. Он слышал скрип двери, робкие шаги, но не поворачивал головы. Казалось, лавина воспоминаний, связанных с приездом гостя, обрушилась на Колыванова.

Может быть, он и не видел этой схемы, начерченной разноцветными карандашами на карте района, хотя пристальный взгляд все время был устремлен на жирную линию, идущую полукружием по берегу Нима и соединяющую последнюю станцию железной дороги с Красногорском. От Красногорска начиналась вторая дугообразная линия, повернутая выпуклостью на север. Она шла вдоль Вышьюры до Алмазных приисков. На севере, где маленькой точкой обозначен Чувал, который становился новым центром уральской металлургии, была робко прочерчена узкоколейная подъездная ветка к новой трассе. Внизу схемы были отчетливо написаны цифры: длина линии 317,5 километра, длина мостовых сооружений — 8,9 километра, длина гатей — 28,3 километра. Затем шли цифры пятизначные, обозначавшие объем земляных работ, кубатуру зданий, станционных построек и бараков. В самом низу стояла почти двухсотмиллионная цифра — стоимость будущих работ, дважды обведенная цветным карандашом. По этой схеме можно было отчетливо прочитать длинную историю проектирования Красногорской трассы, представить многомесячные блуждания изыскательских партий по отрогам Уральского хребта. И трудно было понять, о чем думает начальник строительного участка, неподвижно застывший у карты.