Мама на выданье - Даррелл Джеральд Страница 22

Он поразмыслил, потом улыбнулся.

— Понимаю, ты опять шутишь,— довольно произнес он. Явился ночной дежурный, и я заказал два двойных бренди, не давая Людвигу опомниться. Он опешил и хотел что-то возразить, но я остановил его жестом руки.

— Праздник,— сказал я, поглядев на часы.

— Праздник? — спросил Людвиг.— Какой именно?

— Через минуту будет полночь,— объяснил я,— затем наступит мой день рождения. Веселье, бурное оживление и все такое прочее. На твоем месте я держался бы от меня подальше — могу вдруг превратиться в тыкву, или в оборотня, или во что-нибудь еще.

— День рождения? Правда? Ты не шутишь?

— Не шучу. Через минуту у меня за плечами будет пятьдесят один славно потраченный впустую год.

Дежурный принес напитки, мы подняли наши стаканы, и когда стрелки часов сошлись на цифре двенадцать, Людвиг встал.

— Поздравляю,— приветствовал он меня,— и желаю еще много-много лет жизни.

— Спасибо,— отозвался я,— тебе того же. Мы выпили.

— Ты чем-то озабочен,— сказал Людвиг, беспокоясь за меня.

— А ты на моем месте не был бы встревожен?

— Но почему?

— Ну как же, вот мне исполнилось пятьдесят два, а все ещё ничего не произошло.

— Так ведь тебе только что исполнилось пятьдесят два года,— серьезно заметил Людвиг.— Разве может сразу что-то произойти?

— Почему бы нет? — спросил я.— Почему бы в гостиную не ворваться пышной смуглянке в прозрачной ночной рубашке и не попросить меня спасти ее от бешеного быка?

— В гостинице? Как сюда может попасть бык?

— На лифте,— ответил я.— Или он мог прокрасться в номер какой-нибудь леди, переодетый горничной, и напасть на нее.

— Ты опять шутишь,— сказал Людвиг, страшно довольный, как будто поймал меня на жульничестве в карточной игре.

Я вздохнул:

— Скажи, Людвиг, что побудило тебя покинуть развеселую жизнь в Германии и перебраться в Борнмут? Здесь заработки лучше?

— Нет-нет,— ответил он.— Просто в Германии все-только тем и заняты, что работают целый день и к вечеру так устают, что ни на что не остается сил. Совсем не веселятся.

— И не шутят? — удивился я.

— Нет, они слишком устают.

— И поэтому ты бежал в Англию?

— Да, мне очень нравится Англия.

Мы помолчали, я уныло размышлял о моем опусе, который никак мне не давался.

— Ты опять чем-то обеспокоен,— озабоченно заметил Людвиг.

— Да нет, просто не ладится что-то с этим проклятым писанием,— объяснил я.— Только и всего. Это называется писательским запором. Пройдет.

Людвиг смущенно посмотрел на меня.

— У меня завтра выходной,— сказал он.— Есть машина — «мерседес».

Я задумался над этим несколько неожиданным сообщением, спрашивая себя, кто из нас перебрал бренди.

— И что? — осторожно осведомился я.

— Я подумал, поскольку у тебя день рождения и ты один во всей гостинице, может быть, захочешь прокатиться,— пояснил он, слегка покраснев.

Я выпрямился в кресле.

— Отличная идея! Ты серьезно? — спросил я, тронутый его добротой.

— Конечно,— просиял Людвиг, видя мой энтузиазм.

— Значит, так,— сказал я.— Ты позавтракаешь со мной, потом мы махнем куда-нибудь. Ты бывал в замке Корф? На полуострове Пэрбек?

— Нет,— ответил Людвиг.— С тех пор как уехала моя девушка, Пенни, я редко куда-нибудь хожу.

— Прекрасно, договорились. Ты заедешь за мной в двенадцать часов, мы где-нибудь перекусим и пропустим по стаканчику, потом проведаем Пэрбек.

Ровно в двенадцать мы встретились в холле. Людвиг выглядел несколько непривычно в рубашке с расстегнутым воротом, без аккуратной бабочки и в яркой спортивной куртке вместо черного пиджака, однако цветистый наряд ничуть не умерил его серьезности. Через Плезэр-Гарденс мы проследовали в «Ройял Бат Баттери» — отель, где во всем Борнмуте, на мой взгляд, подавали наиболее близкие к хорошей французской кухне блюда. По пути заглянули в трактир, чей бармен-ирландец с невыразительным лицом, но с искоркой в глазах, подобной светлячку в бархатно-черной ночи, внушил мне подозрение, что он почитает наш мир весьма забавным.

Людвиг задумался, выбирая напиток. От джина отказался, объяснив бармену, что опасается «болезни горничных». Бармен поглядел на меня, я подмигнул ему. Искорка в его глазах стала ярче, и он заговорил тоном знатока.

От хереса, сообщил он с ярко выраженным ирландским акцентом, развивается подагра и от портвейна — тоже.

От пива, серьезно заметил я, люди толстеют, а это плохо для сердца, как и от бренди, если его пить за обедом. Бармен поведал, что у некоторых завсегдатаев его трактира от обильного потребления виски артерии затвердели так быстро, что эти несчастные превратились вдруг в какие-то неподвижные статуи. Я добавил, что нечто в этом роде бывает от рома, с той разницей, что человек преображается в какую-либо липкую массу вроде патоки. Не желая отставать, бармен рассказал, что водка разъедает внутренности; буквально на днях один завсегдатай скончался, потому что весь его желудок вывалился на пол. И пришлось же потом повозиться с уборкой, вздохнул бармен, потому что бедняга тот ел на завтрак яичницу с беконом. Мысленно я поставил бармену высший бал. Именно такие артистические штрихи отличают добрую ирландскую брехню.

Людвиг осторожно прислушивался к нашей перепасовке. Внимательно посмотрел на мое лицо.

— Вы оба шутите? — произнес он так жалобно, что мне ничего не оставалось, как сознаться.

Мы заказали легкое пиво, и бармен присоединился к нам. Затем Людвиг принялся рассказывать мне, как он предвкушает отпуск.

— И куда же ты поедешь? — спросил я.

— Хотелось бы на юг Франции,— ответил он,— да не получится.

— Почему? У тебя быстрая машина, дороги хорошие. За один день доберешься до Канн.

— Но я должен повидать родных.

— Ты очень хочешь их повидать? — поинтересовался я, вспоминая, как редко члены нашей семьи навещают друг друга, причем являются так же неожиданно, как кукушка к ее пернатым приятелям.

— Нет,— честно ответил он,— но ведь они мои родные. Поэтому я не смогу поехать на юг Франции, где теперь находится моя девушка Пенни.

«Малый явно перебарщивает в своей сыновней привязанности»,— подумалось мне.

— Почему бы не повидаться с ними на обратном пути? — предложил я.— Сперва навести Пенни.

Людвиг опешил.

— Или,— продолжал я,— почему бы в этом году не сказать: «К черту родных» — и отправиться... ну, скажем в Мексику?

Он задумался, а мы с барменом молча ждали, удастся ли нам развратить его.

— Хотелось бы повидать Мексику,— произнес наконец Людвиг.— Но там, пожалуй, слишком жарко. В Испании я страдал от жары.

— Почему не пожаловался правительству? — спросил я

— Это было бы не по закону,— сказал он, подумав.

Мы с барменом всем сердцем надеялись, что он пошутил; увы, Людвиг просто констатировал факт. Я обратил на бармена страдальческий взгляд, он ответил мне тем же.

— Ну что ж,— рассудительно произнес я,— есть и более прохладные места. Например, Баффинова Земля.

— В самом деле? — заинтересовался Людвиг.

— Этот наш друг,— я показал на бармена,— может тебе рассказать про Баффинову Землю.

Бармен, с лицом невыразительным, как лужа дегтя принялся полировать какой-то стакан.

— На Баффиновой Земле прохладно,— негромко произ-лес он.— Так прохладно, что там производят особые спиртные напитки, чтобы бутылки не лопались.

Людвиг задумался.

— Какой крепости? — спросил он.

Бармен вздохнул. Чувствовалось, что он начинает понимать мои затруднения.

— На Баффиновой Земле,— пришел я ему на помощь,— тебе пришлось бы испытать на себе гостеприимство эскимосов. Есть в больших количествах ворвань, тереться носами с веселыми эскимосками...

— Что такое ворвань? — пожелал узнать Людвиг.

— Это небольшой, но достаточно важный, изогнутый участок нижней части кишечника кита, достигшего совершеннолетия,— сказал я.

— Пойманного в августе, в полнолуние, когда начинают таять айсберги,— уверенно заявил бармен, чем заслужил мое безмерное восхищение.