Вячеслав Пальман - Песни чёрного дрозда Страница 23

Прилетели родители. Все птенцы, как по команде, разинули рты, но смельчак занимал теперь очень выгодную позицию — выше всех и впереди всех, и, естественно, перехватил самый жирный кус. Так сказать, компенсация за беззаконное выселение.

Дрозды заволновались, в течение трех или пяти минут на яворе только и слышалось их громкое и рассерженное «крэк-че-че-крэк», кажется, изо всех сил родители пытались втолковать смельчаку неуместность его инициативы, правила поведения, заодно укоряли и остальных. Но верхний желторотик смотрел на них телячьими глазами и глупо зажмуривался в самые патетические минуты нравоучения.

Дрозд в приказном тоне сказал: «Крр-ррек!» — и улетел, а дроздиха осталась караулить глупенького сына. Она села так, чтобы оттереть его от опасного края и, в случае надобности, поддержать, не позволить свалиться вниз.

Такая надобность, к счастью, не возникла, дрозденок весьма решительно, но аккуратно опробовал силу своих ножек и способность сохранять равновесие при помощи коротеньких, смешных крылышек, летательные перья на которых едва проклюнулись. Он даже прошёлся туда-сюда по толстой ветке.

Спал маленький неслух на ветке. С одной стороны недреманно сидела дроздиха-мать, касаясь тёплым боком птенца, с другой — дрозд-отец, обиженно отвернувшись, чтобы хоть этим дать понять малышу, как скверно, когда он не слушается и поступает по-своему.

Через день второй птенец последовал примеру первого. Новизна в наш век так заразительна, так приглядна для молодёжи! Птенец дал себя вытолкнуть из гнёзда и с победным видом опрокинулся на край, чуть было не загудев между веток вниз. Мать раскричалась, заохала, живо повернула его, и птенец, не успев напугаться, удачно сел, схватившись цепкими пальцами за ветку. Он восторженно осматривался. Когда его взгляд упал на гнездо, где продолжали воевать только трое, он притворно зевнул во весь рот. Ему стало жалко этих недорослей.

Вот такое хлопотное время наступило для родителей. И есть давай, и карауль озорников. Нагрузка даже для двух взрослых преогромная. В общем, не запоёшь. Не то настроение. Деловая суета не располагала к песнопениям.

Через неделю вся пятёрка покинула гнездо и переселилась на ветки дерева. Самым слабым оказался тот, который всех пересидел в гнезде и всех выселил. Он пострадал потому, что теперь открытые рты встречали дроздов за десять — двадцать сантиметров от гнёзда и серединному лентяю корм не всегда доставался. Наверное, по этой причине он и не усидел в одиночестве, а правдами и неправдами выбрался к братьям и тут же, потянувшись изо всех сил к очередной поноске, перевернулся через голову и полетел вниз. Дроздиха камнем бросилась за ним, подставила спину и, в общем, спустила его на землю, испуганного, но без особых потерь и ушибов.

Ночь она провела внизу с неудачником. Утром учила, как подняться, но он не смог. Более того, решил, надеясь не на крылья, а на ноги, отправиться в самодеятельный рейс по земле, но этим только ускорил свою гибель. Дроздихе не удалось обмануть и увести за собой дикого кота, и этот хищник перечеркнул едва начавшуюся жизнь.

Потеря забылась в повседневных хлопотах, ведь в любой многодетной семье, не в пример аккуратистам, у которых один ребёнок, такая потеря не означает полной пустоты, и вскоре дрозды уже вшестером путешествовали по обширной кроне явора, перелетали с ветки на ветку, хотя оперившиеся птенцы все ещё жадно разевали рты с жёлтой окоемкой, продолжая оставаться на полном иждивении родителей.

В один прекрасный июльский вечер дрозд, крепко поговорив с подругой и, кажется, не получив её согласия, все же рискнул спуститься на землю, приказав птенцам следовать за собой.

Им дважды об этом напоминать не пришлось. Кто кувырком, кто с ветки на ветку, как мальчишки за отцом на рыбалку, они посигали, к ужасу матери, вниз, на землю. Дрозд строго и решительно стал учить их отыскивать под листьями червяков, личинки, муравьиные яйца и срывать спелую чернику. Семья расхаживала неподалёку от своего родного дома и в полном молчании осваивала процесс, составляющий для них половину смысла жизни.

На другой день птенцы не стали дожидаться особого приглашения. Лишь только обсохла роса, они с громким, радостным воплем сами посыпались с явора, планируя на своих ещё не крепких крыльях. Без руководства со стороны старших, скорее в азарте соревнования, они деловито рассыпались по тенистой поляне, что-то клевали, иногда выражая свою радость короткими «крэ-эч!» и, в общем, доказали, что готовы снять с родительских плеч тяжёлое иго снабжения. Только дроздиха по доброте сердечной все ещё продолжала играть свою роль: отыскав жирного червя, она подскакивала над ним, привлекая внимание, и двое-трое птенцов наперегонки кидались ей в ноги. Совсем как у наседки с цыплятами. Дрозд останавливался, и взгляд его круглых, выразительных глаз наливался укоризной. Склонив чёрную головку набок, он словно выговаривал: «Ну, что балуешь детей?» Она делала вид, что замечание не по адресу, и тогда дрозд с сердцем выкрикивал своё гневное: «Кра-кра-крэч!» — и для убедительности тоже подпрыгивал. Увы, на него не обращали внимания.

На утренней заре, когда вся семья сидела рядком возле опустевшего неряшливого гнёзда, куда уже нападали веточки и листья, дрозд поднял головку и впервые после долгого перерыва вдруг просвистел длинно, по-скворчиному. Это так удивило детей и мать, что все они — птенцы с нескрываемым восторгом, дроздиха с нескрываемой иронией — повернулись к нему. «Ну, завёл свою шарманку!» — могла бы сказать дроздиха. Но отец семейства знал, что делает. Не хлебом единым жива певчая птица. Он снова, теперь смелей и ярче, засвистал и выдал короткое коленце таких чистых, глубоко музыкальных звуков, что птенцы повытягивали в удивлении шеи. И лес притих, здесь уже отвыкли от этой чудной песни. И щеглы внизу, у ручья, умолкли. А дрозд, исполнив соло, нахохлился, он сидел и не спускал строгих глаз с птенцов, как учитель в классе, ожидая смелого, кто сам вызовется идти к доске.

Тут вся четвёрка разноголосо, некрасиво заорала. Дроздиха даже отвернулась. «Уши мои не слышали бы», — говорила её поза. Но разве их теперь удержишь?

Дрозд выждал паузу и уже самозабвенно, не как учитель, а как мастер, выдал всю гамму флейтовых звуков, чистейших, словно горный ручей, сильных, как радость, и весёлых, как сама утренняя свежесть. Он пел и уже не слышал разноголосого, порой смешного и несовершенного хора рядом с собой, пел от всего сердца, наполняя лес музыкой, способной приподнять и обрадовать все живое.

Закончив песню, дрозд взъерошился и посмотрел на подругу, словно спросил: «Ну, как находишь, старая?»