Джеральд Даррелл - Птица-пересмешник Страница 24

Сначала, когда Одри и Питер покинули дом Джу, дорога вела через плантации дерева амела и разбросанные повсюду фермы. Теперь, чем выше забиралась машина, тем больше петляла дорога и тем глуше становился лес; впрочем, и здесь время от времени попадались искусно сбитые из клинообразных досок домики, окруженные садами, полными овощей и фруктов. Но вскоре и эти домики перестали попадаться — машина шла сквозь густую чащу.

– Как я прочел в путеводителе, от исконных лесов не осталось ничего? — спросил Питер.

– Ничего. Только несколько видов кустарников и дерево амела,— сказала Одри.— Все остальное привозное: баньян, манго, пальма путника и, не добром будь помянута, китайская гуава, которая глушит все на свете. Плоды, конечно, божественны, но сам кустарник просто порождение дьявола.

Дорога сделала поворот, и перед глазами путников возник широкий мост. Слева возвышалась красно-желтая скала, с вершины которой падала пенящаяся белая струя. Там, где у отвесной скалы имелся выступ, блестящая струя рассекалась на две. Внизу лежало множество камней, отполированных водой и заросших пышной растительностью, словно они надели на себя зеленые парики. Между камней шумела и пенилась вода, а в воздухе висела тонкая дымка, сотканная из десятков маленьких изящных радуг. Далее вода протекала под мостом и падала со следующей отвесной скалы уже одним мощным потоком, который устремился вниз — в долину.

– Это река Матакама,— сказала Одри, стараясь перекричать шум падающей воды.— Как раз у верхнего водопада они и собираются строить эту идиотскую плотину.

Путники покатили дальше. Вскоре дорога выпрямилась и побежала вдоль берега реки. Наконец Одри остановила машину и припарковала ее на берегу под деревьями. Выгрузив еду и питье, Питер и Одри уселись у самой воды. Здесь река была широка и глубока, по берегам ее лежали гладкие, точно могильные плиты, камни, украшенные мхом и дикими желтыми бегониями. Во мраке нависавших над потоком ветвей вспыхивали, точно красные и голубые огоньки, блестящие зимородки, и весь воздух был наполнен пением птиц, жужжанием и стрекотанием насекомых, жалобным писком и скрипучими трелями лягушек. В траве, где сидели наши путешественники, алыми звездами горели небольшие диковинные цветы с четырьмя лепестками, как у полевой гвоздики.

– Что за прелестное место! — сказал Питер, сгоняя со своего сэндвича зеленую стрекозу.— В голове не укладывается, что кто-то грозится посягнуть на него.

– Все во имя прогресса,— отрубила Одри, разрывая тушку жареного цыпленка.— Подумаешь, будет загублен райский уголок, ну и что! Зато будем с электричеством! Будем смотреть по цветному телевизору, как выглядит остальной мир!

– Прости, я еще не освоил здешнюю географию,— сказал Питер.— Как пролегает эта долина?

Одри зачерпнула горсть земли и рассыпала ее на плоском камне.

– Вот, смотри,— сказала она и, взяв прутик, прочертила кривую на рассыпанной по камню земле.— Это река Матакама. Вот долина, в которой мы находимся. А вот это — множество ответвляющихся от нее, словно ребра от позвоночника, меньших долин. В целом похоже на слегка искривленный рыбий скелет. Когда они возведут здесь плоти ну, не только большая, но и меньшие долины будут затоп-

лены. Таким образом, здесь, в этой горной стране, исчезнет поистине волшебный уголок.

– А что находится в меньших, ответвляющихся долинах?

– Ничего. Я имею в виду, никакого человеческого жилья. До многих из них можно добраться только на вертолете, а если пешком, то, думаю, семь потов сойдет, пока доползешь. Кроме того, эта земля непригодна для сельского хозяйства — стоит срубить лес, как слой почвы тут же исчезнет и обнажатся голые скалы. Это, конечно, весомый аргумент в глазах сторонников проекта. Они ведь затопляют только «неудобья», то есть неудобные для сельского хозяйства земли. Дикая природа и эстетическое начало для них ничего не значат.

Покончив с едой, Питер и Одри блаженно растянулись на траве, всматриваясь в небесную голубизну, проглядывавшую сквозь кружево листвы. Время от времени налетал теплый ветерок, и хрупкие лепестки спрятавшихся где-то в верхних ветвях цветов, плавно кружа, опускались на землю.

…Полчаса спустя они припарковали машину на окраине Дзамандзара и пересели в королевскую карету, которая домчала их по запруженным толпою улицам до небольшого здания, стоявшего на главной площади. На нем была укреплена массивная вывеска: «Голос Зенкали». Единственная правдивая газета на всем острове». «По крайней мере, наполовину это заявление соответствует истине,— подумал Питер,— это и в самом деле ЕДИНСТВЕННАЯ газета на всем острове». Внутри, в небольшой конторе, посреди хаоса и беспорядка отыскался Симон Дэмиэн — высокий, плотно сбитый мужчина с такими же неотрязимыми, как у дочери, глазами и спутанной копной рыжих, словно лисица на снегу, волос. С первого же взгляда было ясно, что он издавна водит дружбу с зеленым змием и, мягко говоря, далеко не всегда знает меру.

– Весьма польщен, что вижу вас,— сказал он на своем ирландском диалекте и сжал руку Питера так, будто хотел выжать из нее сок.— Боже, как я рад всякому, кто хоть на день может развязать мне руки, забрав от меня это исчадие — мою дщерь, мое дьявольское потомство! Я тогда испытываю райское блаженство! Никто не критикует, не орет над ухом! Молодой человек, я пред вами в неоплатном долгу!

– О, как я желал бы оказывать вам эту услугу каждый день, каждый час,— сказал Питер.

Папаша Дэмиэн улыбнулся в ответ, при этом его бульдожий нос забавно сморщился.

– Давайте выпьем,— сказал он, запустив пальцы в волосы и спутав их еще больше.— Вы когда-нибудь пробовали аппендектомию? Что это такое? Значит, так: берете три части «Нектара Зенкали», одну часть кюрасо, одну часть белого рома, одну часть водки и добавляете ложку соды для крепости. Ну сядь, сядь — одна секунда, и я вам сварганю.

– Извини, нет,— твердо сказала Одри.— У нас масса дел. Мы заскочили только поздороваться.

– Да неужели? — Папаша был явно разочарован.— Ну ради Бога, одну рюмашечку, с яйцо колибри! Ну, сделайте одолжение!

– Нет! — отрезала Одри.— Знаем мы, какие у тебя рюмашечки с яйцо колибри!

– Ну что вы скажете! — сокрушенно вздохнул папаша, обращаясь к Питеру.— Дочь, а смеет так со мной разговаривать! Да простит мне Бог эти слова, но не дурно ли устроен мир, если родная дочь не дает кровному отцу пропустить рюмашечку? Бедный я, бедный, стою с почерневшим от жажды языком, с растрескавшимися губами, а мне не дают клюкнуть! Как же все-таки жестоко устроен мир!

– А ты не вали с больной головы на здоровую,— огрызнулась Одри.— Знаю я твои рюмашечки! Со страусиное яйцо.