Дэвид Эттенборо - В поисках дракона Страница 24

К счастью, тявканье, кудахтанье, болтовня, крики, пение, хрюканье и визги постепенно слились в сплошной, монотонный гул, и я каким-то чудом умудрился заснуть.

Утром я встал с тяжелой голевой, все тело ныло и ломило, как будто по мне проехал каток. Вместе с Чарльзом и Дааном мы отправились умываться к речушке метрах в ста от дома. Там уже плескалось множество голых людей — отдельно мужчины, отдельно женщины. Мы уселись на солнышке на чистых деревянных подмостках, болтая ногами в прозрачной воде. Наш проводник уже искупался и ждал нас.

На обратном пути я обратил внимание на новую хижину под соломенной кровлей. Под ней лежало длинное темно-коричневое бревно, на одном конце которого была вырезана человеческая фигура. Рядом был привязан огромный буйвол.

— Зачем это? — спросил я, указывая на бревно.

— В доме мертвый.

— Где же он?

— Иди за мной, — ответил проводник.

Мы поднялись по ступенькам общинного дома.

— Вот, — промолвил он, подведя нас к задрапированному сооружению, вокруг которого ночью распевали женщины. Выходит, я спал, ничего не подозревая, в нескольких шагах от покойника!

— Когда он умер? — спросил я.

Даяк задумался на минуту.

— Два лет, — сказал он с почтением.

Из рассказа мы узнали, что похороны у даяков — событие огромной важности. Чем богаче человек в земной жизни, тем пышнее и продолжительнее должны быть поминки, которые дети умершего устраивают в его честь. «Мой» покойник был уважаемым лицом общины, но дети его были бедны, и им понадобилось два года, чтобы скопить денег на достойные поминки. Весь этот срок тело лежало высоко на дереве под солнцем, дождем и ветром, над ним основательно потрудились насекомые и птицы-падальщики.

Но вот пришло время похорон. Останки опустили вниз и выставили для торжественного прощания перед окончательным погребением.

В полдень из дома вышли музыканты с гонгами. Они заиграли, а группа скорбящих в течение получаса танцевала вокруг воздвигнутого на поляне столба. Церемония была короткой и не произвела особого впечатления.

— Что, уже все? — спросил я.

— Нет. Все будет, когда зарежут буйвола.

— А когда это сделают?

— Дней через двадцать, может, тридцать.

Торжества длятся днем и ночью весь месяц, постепенно набирая силу и размах. В последний день устраивается завершающий пир с плясками и выпивкой, обитатели общинного дома с парангами в руках окружают буйвола, танцуя, смыкают круг и в кульминационный момент забивают его.

Мы пообещали награду тому, кто покажет нам орангутана. На следующее же утро первый претендент разбудил нас в пять часов. Мы с Чарльзом схватили камеры и легкой трусцой последовали за ним в лес. Дойдя до места, где даяк заметил обезьяну, мы увидели разбросанную повсюду изжеванную кожуру дуриана — любимой пищи орангутанов. Судя по остаткам, здесь лакомились недавно. На деревьях среди листвы виднелась большая платформа из набросанных веток — обезьяна соорудила себе ночлег. Мы начали обходить окрестности, но, проискав более часа, вернулись в деревню несолоно хлебавши.

В тот день мы совершили еще три безуспешные вылазки в лес, а на следующий день — четыре; деревенским жителям не терпелось получить обещанное вознаграждение в виде соли и табака. Утром третьего дня опять появился охотник, утверждавший, что совсем недавно видел обезьяну. Мы снова со всех ног кинулись за ним, хлюпая по грязи и не обращая внимания на дикие колючки, цеплявшиеся за рукава. Очень не хотелось и на сей раз упустить животное. Наш гид быстрыми шажками перебежал через речушку по стволу дерева, служившему мостом. Я старался не отставать и при этом еще волок на плече довольно тяжелую треногу для камеры. Забежав на ствол, я ухватился за ветку, чтобы сохранить равновесие. Ветка тут же с треском сломалась, я поскользнулся, выронил треногу и, пролетев метра два, ухнул в воду, сильно ударившись о бревно. Речушка, к счастью, оказалась мелкой. С трудом встав на ноги, я ощутил невыносимую боль в правом боку. Даяк заботливо помог мне выбраться на берег.

— Адух, туан, адух\ — сочувственно бормотал он.

Не в силах вздохнуть, я смог только слабо прохрипеть в ответ на такое добросердечие. Даяк смахнул с меня тину и втащил повыше на берег. Удар оказался таким сильным, что бинокль, который висел у меня на правом боку, разлетелся пополам. Я осторожно пощупал грудь. Судя по опухоли и сильной боли, наверное, сломаны два ребра (диагноз, к счастью, оказался ошибочным).

Когда я немного пришел в себя, мы медленно двинулись дальше. Время от времени даяк имитировал крик орангутана. Звуки напоминали нечто среднее между хрюканьем и пронзительным визгом. Вскоре послышался ответный крик. Взглянув наверх, мы увидели раскачивающееся на ветках огромное волосатое рыжее существо. Чарльз быстро установил камеру и начал снимать, а я устроился на пеньке, пытаясь как-то унять боль.

Орангутан висел над нами, оскалив желтые зубы, и сердито вопил. Он был более метра ростом и весил не менее шестидесяти килограммов; в неволе мне не приходилось видеть такого крупного орангутана. Он добрался до конца довольно тонкой ветки и, когда та стала прогибаться под тяжестью его тела, перемахнул на соседнее дерево, вытянул длинную лапу и легко подтянулся повыше, обхватив ствол. На пути орангутан ломал маленькие веточки и в бешенстве бросал их в нас. Вместе с тем обезьяна, похоже, не торопилась улизнуть. Немного позже подошли еще несколько даяков: они помогали тащить пожитки, пока мы следовали за орангутаном. Даяки азартно принялись обрубать лианы, мешавшие нам снимать обезьяну.

Съемки то и дело приходилось прекращать, потому что что в сыром лесу было несметное количество пиявок. Стоило остановиться на несколько минут, как пиявки выползали из подлеска, поднимались по ногам, впивались в кожу и высасывали кровь, пока не разбухали до чудовищных размеров. Мы были так поглощены работой — разглядыванием обезьяны, что не замечали их и спохватывались, только когда заботливые даяки обнаруживали кровососов уже у нас на теле; они выковыривали их ножом, так что на местах съемок в лесу оставались не только срубленные лианы и кустарники, но и липкие тела пиявок на траве.

Наконец мы решили, что отсняли все необходимое, и начали укладывать аппаратуру.

— Конец? — спросил кто-то из даяков.

Мы кивнули. В ту же секунду раздался оглушительный взрыв. Отпрянув, я увидел охотника с дымящимся ружьем у плеча. Обезьяна была не сильно ранена, бросилась стремглав в сторону, но я впал в такое бешенство, что на мгновение потерял дар речи.