Ох, охота! - Алексеев Сергей Трофимович Страница 24

Так дед еще из-под медведя кричит:

— Ты глубоко-то стволы не суй, лешак! Оторвёт! А ружье-то новое!

Стволы не оторвало. Когда зверя кое-как свалили на бок, дед выкарабкался из-под него и, невзирая на испластанное когтями лицо, бросился собирать, что осталось от ружья. Замок нашел скоро, потом цевье и ведь еще узрел, что не хватает детали, которая запирает ружье, совсем мелкая и потому канувшая в снегу. Мой отец медведя не испугался, но столько крови, тем паче отцовской, никогда не видел и сробел. А дед пригоршню снега к лицу приложил, кое-как кровь утихомирил, после чего преспокойно изорвал нательную рубаху, перевязал раны, однако щелку у рта оставил, и говорит:

— Не тушуйся, сынок. Я ему тоже харю начистил! Давай-ка закурим!

У медведя и в самом деле вся морда была разбита и из носа юшка текла. Деду врачи курить запрещали под страхом смерти, но батя спохватился, самокрутку свернул, прикурил и дал. Тот потянул, потянул цыгарку, а щека-то насквозь разорвана, подсос воздуха — никак. Плюнул, затоптал окурок.

— Раз тяги нету, пошли домой!

Едва подремонтировав лицо, причем дома, без докторов, дед стал чинить ружье. Тяжелая, грубовато отлитая колодка ударно-спускового механизма почти не пострадала, но отсутствовал приклад и эта самая запирающая деталь, конфигурацию которой никто толком не помнил, а подсмотреть негде — не было больше в округе подобного ружья. Ложе дед легко выстрогал из березовой заготовки, а вот выточить напильником вроде бы и простую деталь и еще точно подогнать ее никак не удавалось: то люфт образовывался, то, напротив, ружье не закрывается или закроешь — не открыть, клинит. Дед аж заболел от расстройства, а на предложение купить ему новое ружье, лишь тихо матерился. И однажды вдруг плюнул, зашвырнул его на чердак и мгновенно успокоился.

— Отохотился, мать ее так…

Потом отец пробовал починить — уж больно стволы хорошие были, вытачивал, подпиливал, подгонял и снова забросил на чердак. Когда я подрос и уже начал соображать в ружьях, тоже брался ремонтировать, выточил несколько запорных деталей и одну даже удачную, вставил, сделал маленький заряд и выстрелил — держит! Прибавил пороха, испытал еще раз, получилось совсем хорошо, только при открывании слегка клинит, так что переламывать приходится через колено. Подточил, смазал маслом и зарядил уже нормальным патроном, и хорошо, что стрелял с одной руки, отведя ее в сторону: ружье от выстрела открылось и гильза свистанула возле уха, обдав колким огнем горящего пороха. Я забросил ружье на чердак и снова достал его, когда начался опасный возраст и когда пацаны начали делать обрезы. Сделал новую деталь, ориентируясь по старой, снова попробовал небольшим зарядом — нормально! Если укоротить ствол и заряжать патроны, как на белку, выдержит, а нет, так можно вварить в него медную трубку и стрелять мелкашечными патронами. Один такой обрез я уже видел. Приклад успел обрезать и превратить в пистолетную ручку, но едва начал пилить ствол, как батя это дело засек, отнял и впоследствии сделал из него самогонный аппарат…

Все равно, даром не пропало дедово ружье.

Есть такое поверье, что хорошее, а точнее, твое ружье приходит к тебе само, часто помимо желания, а как бы по случаю, и ты сразу узнаешь его, как встретившуюся тебе твою женщину — вот она! Отец долгое время охотился с двустволками, курковыми и без, и, как профессионал, не особенно-то гонялся за новинками, умея из любого ружья всегда бить по месту. Однажды, уже в семидесятых, заготовитель привез одностволку ИЖ-18, 20-го калибра и предложил купить без наценки (за восемнадцать советских рублей), дабы не возвращать обратно на склад, поскольку никто ее не брал. Батя тоже поморщился, но тут будто по заказу мимо летит тетерев. А сбить его влет очень трудно из-за высокой скорости, и только новички жгут по нему патроны. Отец выстрелил и сбил.

И последние десять лет охоты не признавал другого ружья.

Ружьё ИЖ-18

В конце восьмидесятых, когда в магазинах уже нечего было купить, а литература начала кормить, я случайно встретился с коллекционером, который от безденежья начал продавать кое-что из коллекции. И предложил он мне штучное, тульского мастера ружье в подарочном исполнении с тремя сменными стволами. Была и четвертая пара — нарезные, под 9-миллиметровый «медведевский» патрон и 5,6 под «барсовский». Можно сказать, мечта любого охотника, и стоила она ровно как «жигули» шестой модели. Сначала взял только гладкие стволы — а позже с великими трудами пробил разрешение на нарезное оружие (тогда это было сложно) и выкупил штуцерные. По первости счастью не было предела, друзья щупали сокровище, прицеливались, ахали, откровенно завидовали, а я уже опробовал все стволы в тире — бой был отличный, и ждал открытия охоты. И надо же было мне впервые выстрелить по летящей утке. Выстрелить и промахнуться! Тогда я еще не отчаялся, сменил стволы с чоками на получоки, чтобы рассыпало получше, и пальнул по сидящему на воде селезню. Тот преспокойно взмыл в воздух и, шваркая на меня распоследними словами, улетел.

— Слишком кучно бьет, — сказали спецы. — Надо стрелять с сорока метров, не ближе.

Тогда я поставил раструбы — это что-то похожее на ружья киношных пиратов и еще раз промазал.

Подобного у меня не было ни с одним ружьем или карабином, а их через руки прошло достаточное количество. В тире показатели превосходные, в том числе и по консервным банкам и бутылкам; по дичи же сплошной позор и смущение. Дождался лосиной охоты и старым испытанным приемом начал тропить зверя. Узрел через километр, подошел на полста метров, выстрелил из «девятки», а потом семь часов шел по следу, чтоб добрать подранка.

Ружьё Фролова

Винтовка «Бердан»

Дорогая игрушка оказалась не моей, однако тоже сослужила свою службу. В трудные годы начала девяностых, когда советские издательства рассыпались, а частных еще не существовало, стало голодно, а ружье было самой дорогой вещью. Желающих купить его оказалось много, ибо уже появились новые русские, и я без всякой жалости избавился от обузы. Богатенький охотник, что приобрел его, в лес почти не ходит и если стреляет, то в тире, поражая своих друзей и вызывая зависть.

Наверное, у этого произведения искусства такая уж судьба…

До сей поры у меня нет моего ружья, хотя в сейфе стоит ИЖ-27, а от ТОЗ-34 и «Зауэра»-тройника недавно избавился. Вероятно, потому, что моей была «Белка», иначе называемая ИЖ 56–3, а говорят, ружья, как и настоящая любовь, встречаются единственный раз.

По своему опыту и мнению многочисленных охотников, в том числе профессионалов, даже серийные образцы отечественных гладкоствольных ружей, исключая неудачные полуавтоматы, всевозможные «помпы», комбинации, по многим показателям превосходят иностранные. Во-первых, это стабильный, мало связанный с боеприпасами, хороший бой. Например, промысловики, да и многие сельские охотники-любители обычно заряжают патроны сами, используя латунные гильзы, дымный порох, бумажные пыжи и часто дробь-самокатку. (Слишком дорого покупать готовые патроны.) Кроме того, делают уменьшенные заряды, например на белку, увеличенные — для стрельбы самодельными цилиндрическими пулями. Я не уверен, что немецкие, бельгийские или испанские ружья того же класса выдержат подобный многолетний «вандализм» и останутся надежными и безотказными. Наше охотничье оружие, впрочем, как и боевое, традиционно имеет высокий запас прочности при эксплуатации в тяжелых климатических условиях. Если хотите, это национальный признак — долговечность и надежность русского оружия. Например, только трехлинейная винтовка Мосина и укороченный ее вариант, кавалерийский карабин (охотничий КО), прослужили в армии около ста лет, участвовали в пяти войнах, две из которых были мировыми, и до сей поры успешно используются на охоте по крупному зверю. Младшая сестра трехлинейки, гладкоствольная «фроловка» и берданка, сделанная на основе винтовки Бердана, еще три десятка лет тому назад самое распространенное народное ружье, не выпускается уже добрых семьдесят лет, однако отдельные, уже музейные, экземпляры до сих пор есть в арсеналах охотников, тем паче я встречал редкие образцы 16-, 20- и 24-го калибров, а «фроловки» и вовсе магазинные, трехзарядные. (Свою отдал брату — до сих пор в рабочем состоянии.) В пятидесятиградусный мороз на Таймыре стреляли карабины КО и всего четыре ружья — тульская «фроловка» начальника участка, мое ИЖ-54, ТОЗ-34 старшего геолога и единственная иностранка, старенькая бельгийка «Лебо-Куралли», хозяин которой за куропатками с ней не ходил, но стрелять пробовал. Молчали «Зауэры», американские винчестеры, вертикалка Риццини, уважаемо называемая бокфлинтом, роскошная, нежная и дорогая «Ариетта» начальника экспедиции. Даже насухо протертые ударно-спусковые механизмы и запорные устройства их почему-то замерзали и самое страшное — лопались боевые пружины, которых было нигде не достать.