Бернар Эйвельманс - В объятиях спрута Страница 25

“В середине скалы зияет черная пещера с выходом на северо-запад, к Эребу… Там прячется Сцилла, ужасная и лающая, которая, будучи страшным чудовищем, имеет голос щенка… Ее лапы, которых всего двенадцать, коротки, как обрубки, но у нее еще шесть шей непомерной длины и на каждой из них ужасающая голова с пастью, вооруженной тройным рядом зубов, частых и чешуйчатых, и рядом с ней витает призрак смерти. Спрятавшись до половины в своей пещере, она протягивает наружу свои чудовищные шеи и обшаривает все закоулки вокруг своей скалы, ловко хватая дельфинов и морских собак и даже одно из тех больших морских животных, которых множество вскормила Амфитрита своей грудью. Ни один лоцман не может похвастаться, что благополучно прошел мимб этой скалы, поскольку чудовище никогда не упускает возможности каждой из своих разинутых пастей стащить человека с палубы”…

Как известно, Одиссей очень благоразумно предпочел пожертвовать шесть матросов прожорливой Сцилле, чем позволить поглотить весь корабль с людьми и имуществом ненасытной Харибде. Из двух зол он выбрал меньшее, а тот, кто выдумал выражение “выбирать между Сциллой и Харибдой”, не мог похвастаться таким здравым смыслом.

Но вопрос не в этом: здесь мы пытаемся установить личность многоголового и лающего чудовища Гомера.

Можно, конечно, напомнить, что головоногие не лают и имеют только одну голову, как все существа на земле, в отличие от Сциллы, с ее многочисленными шеями и ногами, но правда также и то, что невозможно отделаться от впечатления, что описание касается осьминога, сидящего в своем логове. Уцепившись за неровности скалы двумя своими щупальцами, он протягивает остальные шесть наружу, чтобы хватать добычу. Концы щупалец, обычно скрученные в клубок, можно при наличии воображения принять за головы. И можно также предположить, что три ряда зубов — это намек на ряды присосок на конечностях спрута. Конечно, их всего две у большинства этих животных, но сосальца на присосках образуют такую тесную мозаику, что для того, чтобы разглядеть план их расположения, надо изучать мертвое животное. И наконец, "если осьминог и не имеет голоса, он тем не менее издает странные звуки посредством своего сифона, когда он его высовывает из воды и спазматическим движением выбрасывает содержимое мантии. Этот слабый шум можно с натяжкой сравнить с тявканьем щенка.

(Любопытно отметить, что многие переводчики «Одиссеи» просто выбросили стихи с 86-го по 88-й из двенадцатой песни под предлогом, что такое чудовище, как Сцилла, не может иметь щенячьего голоса. Другие же «поправили» Гомера, заменив щенка на львенка).

Сцилла была, таким образом, спрутом, но увиденным глазами героев и полубогов античной Греции.

(Возможно, само имя Сцилла может служить слабым указанием на ее сущность. По мнению некоторых филологов, оно происходит от санскритского глагола «skad» (рвать) и должно означать «трепальщик» или «дробильщик». Можно задаться вопросом, не того же ли самого происхождения слово «squid», которым англосаксы называют кальмаров, и сделать из этого соответствующие выводы).

В конце концов, поэт VII века до нашей эры имеет такое же право приписать осьминогу шесть голов, как почтенный Гюго — наградить его с пафосом «тысячью отвратительных ртов». Первый даже имеет то преимущество перед вторым, что не информирует нас поучающим тоном о совершенно невероятной анатомии животного.

Таким образом, было бы преувеличением считать гомеровскую эпопею первым свидетельством существования гигантских головоногих моллюсков. Нельзя считать таким свидетельством также и историю о Лернеиской гидре, с ее девятью вновь отрастающими головами, от которой Геркулес очистил некое болото в Арголиде.

Отто Кернер, большой германский специалист по Гомеру, нимало не колеблясь, однако, увидел в эпизоде со Сциллой доказательство существования в Средиземном море гигантских спрутов. Остановимся на утверждении, опираясь на текст «Одиссеи», что истории об осьминогах, похищающих матросов, известны со времен ранней античности и что такие злодеяния трудно приписать более мелким экземплярам. Однако не будем спешить с выводами. Поскольку все же великий греческий поэт не затруднился сделать из безобидного водоворота Гарофало беспощадную морскую воронку, не смог ли он также в качестве прототипа лающего чудовища взять маленького кальмара, годного разве что для рыбной похлебки?

И все же и в Средние века, и в эпоху Возрождения ходило множество рассказов о чудовищных головоногих моллюсках, и им верили даже самые образованные люди. Но этому пришел конец. Вскоре критический дух позитивной науки восстал против этих «смешных басен». Где в таком случае шкуры этих титанов? Осьминоги, встречающиеся у наших берегов, редко превышают 2 метра «с руками», каракатицы не превышают фута в длину, а кальмары длиной 80 сантиметров, включая щупальца, считаются крупными экземплярами. Для многих ученых прошлого столетия эти размеры казались почти рекордными.

Но не так давно произошел любопытный поворот: сегодня самые большие скептики раскаялись и зоологи вынуждены признать, что античные поэты и авторы средневековых «Бестиариев» (описаний зверей с их аллегорическим истолкованием) были ближе к истине, чем их ученые хулители. История постепенного открытия гигантских головоногих — одна из самых красноречивых, обличающих каждого Фому неверующего от науки.

Осьминог из Картейи, любитель соленой рыбы

После Гомера прошло три столетия, прежде чем появились сведения о головоногих необычных размеров, а именно в «Истории животных» Аристотеля. Здесь мы имеем дело с зоологом добросовестным и точным — с первым, кто, по правде говоря, достоин этого имени и ни разу не дал повода заподозрить себя во лжи или в преувеличении. Он был воспитателем Александра Македонского и стал его другом, и, если верить Плинию, великий завоеватель предоставлял в его распоряжение значительные суммы на личные исследования, в том числе на приобретение экзотических или редких животных. Это означает, что ученый не пользовался сомнительными сведениями или слухами.

Наряду с обычным кальмаром, который, как мы знаем, не превышает нескольких дециметров, этот философ и естествоиспытатель отмечает наличие в Средиземном море гигантской разновидности кальмара.

“Встречаются такие, — пишет он, — длина которых доходит до пяти локтей”. Учитывая, что длина греческого локтя меняется в зависимости от места, это должно было составлять от 2 метров 31 сантиметра до 2 метров 64 сантиметров.

(Поскольку Аристотель пользовался, без сомнения, афинским локтем, который равнялся 47,5 сантиметра, первая цифра ближе к истине. Именно ею пользовался Поль Жерве в своих исследованиях, посвященных большому средиземноморскому кальмару (1863). Размер 3,1 метра, указанный его коллегой Мокен-Тандоном (1865) и повторенный его многочисленными компиляторами, никак не может быть правильным).