Человеку нужен лебедь - Григорий Григорьевич Володин Страница 27

Василий вновь попускает леску. Она долго бежит из его рук. У Карамазова исчезают один за другим поплавки, он не видит. Приподнявшись с камня, оперся ладонями о колени, полусогнулся и не мигая смотрит на убегающую в воду напряженную до предела леску Василия. Потом схватывает свою запасную лесу, подбегает к Чубу.

— На, надвяжи!

Но леса остановилась. Карамазов облегченно вздыхает.

— Ага, встал! — шепчет Карамазов. — Веди его, Вася, ласковее…

Василий, еле перебирая, тянет. Вот уже сквозь воду почти у самого берега просматривается полуметровый сазан. Круглая голова рыбины кажется огромной, глаза большие, навыкате, а около небольшого белогубого рта будто сердито шевелятся белые усы. Сазан покорно идет на поводу.

— Каков леший, а? — шепчет Никитин, приготовившись поддеть сазана сачком.

Василий весь напружинился, готовясь к последнему рывку, но в это время сазан резко разворачивается, и всем видно, что он сейчас ударит сильным хвостом по туго натянутой леске.

— Пусти-и-и! — разом выдыхают все.

Сазан бешено мчится от берега. Он наполовину снаружи. Черная спина с высоко поднятым плавником режет воду, позади разбегаются крутые волны. Вот он на долю секунды остановился, разворачиваясь, хлестнул широким хвостом по воде, кинулся в сторону, опять крутнулся, вновь ударил хвостом, еще резче повернулся и камнем пошел ко дну.

Леска зазвенела тонко и жалобно.

— Ушел! — испуганно ахнул мальчишка-рыболов, давно позабывший о своих удочках.

Карамазов сердито смотрит на него, горячится:

— Я тебе уйду, я тебе… — и, не в силах дольше не видеть, что делается с лесой Чуба, отворачивается от мальца.

Василий снова тянет. Уставшая от долгой борьбы рыбина идет спокойно.

— Устал, леший, — облегченно вздыхает Никитин и подходит к самой воде, пряча за спиной просторный сачок, собираясь подцепить сазана.

— Тише, — шикает на него Карамазов. — Испугаешь.

С лица Василия пот уже катится градом, заливает глаза. Он крутит головой.

Солнце припекает, пруд серебрится от ярких блесток. На берегу все рыболовы стоят и смотрят в сторону, где к берегу подводят большую рыбину. Многие поплавки давно скрылись под водой, некоторые беспокойно ныряют, кое-где позвякивают случайно задетые колокольчики. С горы из города доносятся трели переполненных людьми трамваев, шум автомашин. На высокий терриконик букашкой ползет вагонетка с породой.

Никитин осторожно входит в воду, заливая ботинки, вытягивает далеко вперед руку с накрепко зажатым в ней сачком и целится. Василий наматывает леску на руку, затаив дыхание и падая всем корпусом назад, тянет. Сазан быстро ползет по дну к берегу. Никитин сует под него сачок, резким движением подсекает и выскакивает с сазаном на берег. Большая рыбина бьется, с нее срываются крупные чешуи и катятся к воде, вспыхивая на солнце, как маленькие серебряные монеты.

Василий устало опускается прямо на землю, вытирает мокрый лоб, щеки, подбородок, улыбаясь вздыхает счастливо:

— Уморил, руки, ноги отнялись. — Он достает коробку папирос, щедро угощает всех. — Это надо же, как он… а!

— Велик! — взвешивая на ладонях рыбину, говорит Никитин. — Пожалуй, килограммов на шесть потянет? Эх, уха будет — чудо!

— Насчет веса — бери выше, — смеется Карамазов. — А вот если его с постным маслом зажарить да чуточку мукой при этом присыпать — от сковородки за уши не оттянешь! Д-да… Такого у нас поймать — умение надо, тут, брат рыболов, — он ласково треплет за вихор мальчишку, — один не справишься, тут друзья-товарищи нужны. А ты еще говорил: «Ушел, ушел!» Эх, шахтарчук, маху дал.

— Если бы вы не помогли, не взять мне его на-гора, — добродушно возражает Василий. — Без друзей, как говорят, и у каши скучно. — Он вдруг замолкает, решительно машет рукой: — Пойдемте ко мне! Зажарим, уху сообразим! У меня свежий лучок для ушицы найдется! Пошли, а?

— Неплохо! — восхищается Карамазов.

— Его, лешего, надо на сливках зажарить, — добавляет Никитин.

— Чуть-чуть соусом залить, — радуется Василий.

— Нагулял жиру, — Никитин хлопает сазана рукой по брюху около хвоста. Потом вдруг подносит ладонь близко к глазам и начинает что-то внимательно разглядывать.

— Так что, собираемся? — уточняет Василий.

По лицу Никитина бродит растерянная, виноватая улыбка. Он осторожно подносит рыбину к воде, сует ее головой в пруд — она ворочается и бьет хвостом.

— Упустишь, — смеется Василий.

— Она… она с икрой, — тихо отзывается Никитин. — Сазаниха.

Карамазов смотрит на него, потом на Чуба, медленно отходит и принимается разбирать свои спутавшиеся лески, собираясь продолжать лов.

Василий приподнимается, подходит к Никитину, шепчет:

— Пускай… пускай плавает. Года через три от нее… ого!.. сколько сазанов будет.

Никитин опускает руки в воду, разжимает их. Рыбина как будто недоуменно несколько раз поворачивается у берега, потом, шевеля золотыми плавниками и предхвостьем, скрывается в глубине ставка.

Мальчишка восхищенно смотрит на взрослых рыболовов.

БЕЗ НЕГО НЕЛЬЗЯ

Из Амвросиевки мы выехали ранним мартовским утром на лисью облаву. Местные охотники знают свои угодья, и, когда остановились, чтобы разойтись полевать, я залюбовался окрестностями.

Вокруг раскинулись поля. Яркой зелени озимки и с перевернутыми глыбами жирного чернозема пары и зябь искрились, чуть припорошенные молодым рассветным снегом. Куда ни повернись — поля, поля, до самого горизонта, где серое низкое небо слилось с темной землей. В этих огромных просторах лесные полосы кажутся какими-то незаметными, низкорослыми кустарниковыми потяжинами, а мачты высоковольтных электролиний, словно заблудшие путники, где попало застыли, с тревогой грустно ожидая, когда их кто-то выведет к дому. И нигде, сколько бы ни смотрел, нет сел, люди в Донецком крае селились в глубоких низинах у речек, в ухоронке от неистовых зимних шурганов. Нет машин — им нечего делать зимой в полях, а если какая и появится, спешит она малой букашкой, а перед нею такие дали, что невольно и пожалеешь: зачем она сюда забралась и выберется ли невредимой? Не надо большой фантазии, чтобы представить, что вдруг оказался среди первозданной природы.

Полностью ощутишь это, если стоишь на высокой круче. Пойма Крынки широка, заросла ивами, осинами, тополями и осокорями, густ кустарник в подлеске, на небольших полянах целинные травы в пояс, на взгорьях пологих — боярышник сплошь унизан красными ягодами и терны с синими плодами, будто под синими покрывалами; на крутоярье — темно-зеленые сосны, дубы с золотыми кронами, колючие акации, на небольших плесах — тальники. Глубоко внизу речка: узкая, неглубокая, почти можно перешагнуть через нее, а перепрыгнуть уж запросто, мелкие броды через каждый десяток метров. Только широкое каменное ложе между косогорьями напоминает о недавней еще на памяти стариков мощи Крынки.

С тревожным ожиданием охотничьей радости от встречи с лисой Степанов углубился в увальное редколесье, продрался по тропке через колючий терновник, перепрыгнул через