Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге Страница 28

— Я к тебе за сеткой зашел, — говорит Саша. — Там лес в прошлом году заготавливали и навалили огромную кучу хвороста. Соболь там.

Сетки у меня не было, но мы решили попытать счастья.

— Собаку возьмем.

— Куда ей на кривых лапах? — смеется Саша. — Ну ладно, на безрыбье и рак — рыба.

Надели лыжи, позвали Бульку, а она от избушки не отходит. Тогда я ее в рюкзак сунул. К месту подошли уже в полной темноте. Выпустили Бульку, два костра по сторонам зажгли и принялись разбирать хворост. Работаем осторожно. Ветку-вторую выдернешь и прислушиваешься.

Еще и половину кучи не разобрали, Булька загавкала. Сидит под густой чозенией и лает. Фонариком присветили, а на ветке соболь. Саша его первым же выстрелом снял. Вот уж мы с Булькой носились! Не знали, как приласкать.

Когда я в поселок уходил, Булька уже без всякого сомнения от избушки ушла и всю дорогу впереди бежала. Я даже ругал ее за это, чего лыжню портит.

В тот день автобус не ходил, и мы все пятнадцать километров пешком топали. До водонасосной станции добрались, и весь поселок перед нами открылся. Заснеженный, нарядный. Булька вдруг остановилась и настороженно на меня посмотрела.

— Ты чего, трусишка? Никто тебя не тронет.

А Булька не идет. Я к ней, а она убегать. Откровенно говоря, мне не до этого было. Шутка сказать, сколько времени семьи не видел. Только на второе утро вспомнил о собаке. Кинулся к пекарне, к водонасосной, по поселку побегал — нигде нет…

К той избушке, где мы с Булькой жили, я попал только в конце февраля. Избушка глубоко в снег ушла, на крыше сугроб метровой толщины. Открываю дверь, она не открывается. Снег копнул, а там Булька! Лежит, положив голову на лапки, словно спит, а голова в сторону моей лыжни смотрит… Нет, не везет мне с собаками.

1 ноября

Ни на «Крестах», ни на Паничевских озерах задерживаться не стал. Загрузился продуктами, прихватил пару больших капканов и ударил к базовой избушке. По дороге дважды встречал лосей, видел следы лисы, горностая и зайца, воспользовавшихся моей лыжней.

Ночевал на базе и, проснувшись, прежде всего решил проверить капканы, поставленные за Лакландой. Там сразу же нашел наш старый след и почти у берега вынул из капкана неплохого горностайчика.

На гривке снял еще одного горностая, прометил лыжню затесами и возвратился на базу. Одному скучно. Приготовил есть — нет, не хочется. Начал было оттаивать горностаев, но потом передумал, побросал их в бочку и решил идти к землянке…

Тайный разгулялся страшными наледями. Местами и лиственницы во льду. Несколько раз влетал в воду, приходилось разводить костер, чтобы хоть немного обсушиться. Возле «Крейсера» и у первых скал наледь залила шалашики и украла капканы.

Не доходя до землянки, в том месте, где через скалы к Тайному спускалась росомаха, я потерял еще один шалашик.

Вышел на предполагаемое место, гребнул несколько раз лыжей и вижу: из льда кончик палки выглядывает. На краю палки срез. А рядом с палкой… два ушка. Соболь! Взял топор и принялся за работу. Лед крепкий, а рубить нужно с оглядкой. Уже лицо горит от града ледяных осколков.

Мне снова повезло. Между старым и новым льдом осталась сантиметровая полоска воды. Если б замерзла, спаяв весь лед в одну монолитную глыбу, тогда пришлось бы подрубать снизу. Как — не представляю. Вынимаю на поверхность тяжелую глыбу с соболем. В ней килограммов семьдесят. Обвязываю веревкой, взваливаю на плечи и несу к землянке. Там разжигаю печку и подвешиваю льдину к перекладине у самой трубы. Скоро льдина заслезилась, чуть обтаяла, и передо мною возникла удивительная картина. Так, наверное, восторгается фанатик-энтомолог, когда в его руки попадает кусочек янтаря с застывшим в нем диковинным комариком.

2 ноября

С ружьем, рассчитанным на промысел белки, подбираюсь к матерому медведю. Он где-то на террасе. Я заметил его, когда решил обследовать тайгу возле землянки. В километре от нее обнаружил останки лося. К лосю ходят росомаха, соболь и белки. Я решил поставить пару коттеджей.

Сходил туда безо всяких приключений, если не считать того случая, когда меня перехитрили куропатки. Получилось так: только прошел то место, где вчера вырубил из льда соболя, вдруг слышу, где-то куропатки кричат. А где — не пойму. Скалы эхом словно мячиком играют. Вдруг вижу — две темные птицы прямо на меня летят. По цвету они похожи на кедровок, а величиной с куропатку.

Это, наверное, мне кажется, думаю я. Оптический обман, так сказать. Солнце как раз в глаза бьет очень сильно, не приглядишься.

Рядом кусты. Присядь я за ними, птицы как раз на меня вышли бы. Но не буду же я на кедровок засаду делать. Птицы заметили меня, отвернули в сторону, начали на сопку опускаться и вдруг стали белыми. Я охнул и стукнул себя кулаком по лбу.

— Да это куропатки!

Солнце сверху на них светило, снизу тень — вот они и показались мне черными. А ведь как хорошо летели! Стоило только присесть, как раз бы на меня вышли. Получилось, что они меня перехитрили. Вместе с солнцем и перехитрили…

Теперь вот возвращаюсь и поглядываю, не покажутся ли снова?

А погода разгулялась вовсю. Небо не по-зимнему голубое, морозный воздух пахнет хвоей. Видимость такая, что можно пересчитать все стойки и перекладины на тригонометрическом знаке. Но любоваться природой некогда. Нужно под ноги смотреть. Там, где Тайный уходит от скал, весь ручей морозом почти до самого дна прохватило. Воде стало тесно, и она принялась искать другой выход. Только что я шел по ровному и гладкому льду в такой тишине, что слышно было, как лиственницы пощелкивают и тенькает синица, а здесь словно другой мир. Собственных шагов не слышишь. Лед трещит, вода урчит, пар поднимается выше скал, потоки разгулялись до самого утеса. Сколько глазом ни охватишь: все наледи и наледи. Какая наледь постарее — та белая или желтоватая, а свежая — уже зеленая или синяя. Среди всех этих наледей изумрудный кратер метровой высоты водой в небо брызжет. Точь-в-точь суп кипит в кастрюле.

Здесь я с Тайным играю в салки. Если обходить наледь с левого берега, получается очень много лишней ходьбы, справа скалы не пропустят, а посередке прорвешься — километра два как на вороных катишь. Только лыжи об лед постукивают.

Но Тайный коварен. То замаскирует инеем миллиметровый лед и таким образом создаст впечатление, что лед здесь еще до снегопада застыл. То нагонит под снег целое море воды, а то просто пустит по наледи настоящие реки. Вчера я осторожничал изо всех сил: прокрался мимо «кастрюли», проскочил свежую наледь и уже стал выбираться на косу. Еще с десяток шагов — и я на сухом. Но вдруг шмяк! — и стою по самые щиколотки в воде. Летом оно и ничего бы, а сейчас мороз за двадцать, лыжи — по три пуда каждая. Еле выбрался. Развел костер, сушусь у огня и ругаю Тайный.

— Чего я тебе плохого сделал? Бессовестный какой!

А он знай себе клокочет, словно смеется.

— Ну как я тебя засалил?

Сегодня я хитрее. Прокрался на цыпочках по свежеледью, ручей обогнул у самых скал, а у наледной межи развил олимпийскую скорость. Бегу, слышу, снег под лыжами манной кашей ползет, а оглянуться недосуг. Выскочил на старую наледь, а мой след уже от воды потемнел. Но лыжи-то сухие!

Тайный прямо кипит от злости, а я смеюсь:

— Ну кто кого засалил?

Правда долго смеяться не стал. Мне ведь завтра придется возвращаться…

Идти осталось всего ничего, и в основном по чистому льду. В таких случаях я снимаю лыжи, сооружаю из них как бы нарты и транспортирую все свое имущество.

Я сейчас и не помню, каким образом заметил медведя. Сначала думал, сохатый или олень, а пригляделся — он! Черный какой-то и высокий до неправдоподобия. Может, мне сразу так показалось, а может, он и вправду такой поджарый. Встретил же позавчера лося. Ведь лосиха с лосенком и те два лося выглядели нормально, а тот, что туда-сюда по тальникам гонял, больше лестницу на подставках напоминал.

Конечно, моя «Белка» не медвежья снасть, но, с другой стороны, тридцать второй калибр бьет точнее всякого двенадцатого, да и «эмкашка» при удачном попадании сделает свое дело. Если аккуратно подобраться, то, пока он поймет, что к чему, двумя-тремя пулями я ему в бок тюкну, а остальное уж как там сложится. Я однажды секунд за пятнадцать в железную бочку шесть пуль влепил. Три ружейные и три винтовочные. Я, конечно, соображаю, что бочка не медведь, не бегает и, главное, на задние лапы не встает. Но если вам хоть раз приходилось танцевать вокруг поверженного медведя, целовать собаку и орать: «Да здравствуют медвежатники!», вы и с дубинкой на него полезете…

В лощине снег рыхлый, ровный. На подъеме дело посложнее. То сугробы, то выдувы. Чтоб не так шуметь, пришлось снять лыжи, и началось: в сугробы по пояс ныряешь, а на выдувах щебенка скользкая, мелкая, сыпкая. Здесь и по бруснику не так легко забираться, а к медведю и того хуже. Хорошо, если камушки смерзлись. А если сушенцы? Поставишь ногу, а опереться на нее боишься.