Джеральд Даррел - Зоопарк в моем багаже Страница 28

– Ва! – яростно загремел Филип. – Глупая женщина, зачем ты бросила масло на землю?

– Дурак! – с не меньшим гневом вскричала старая дама. – Этот зверь хотел меня укусить, что же мне было делать?

– Эта обезьяна и не думала тебя кусать, толстая дура, она ручная! – ревел Филип. – Погляди теперь на мою одежду, вся испорчена... Это ты виновата.

– Ничего я не виновата, не виновата, – визжала старуха, и ее мощное туловище тряслось, как извергающийся вулкан. – Ты сам виноват, негодяй этакий, все мое платье испортил, все масло на землю вылил.

– Жирная дура! – орал Филип. – Сама ты негодяйка, сама ни с того ни с сего бросила на землю свое масло... Пропала моя одежда.

Он сердито топнул широкой ступней... прямо в лужу масла, и брызги полетели на уже пострадавший саронг старой дамы. Она взвыла, будто падающая бомба, и затряслась еще сильнее – вот-вот взорвется! Когда почтенная леди наконец обрела дар речи, она вымолвила только одно слово, но я понял, что пора вмешаться.

Я подошел, прежде чем Филип успел прийти в себя и нанести телесные повреждения старой леди. Ее я утешил – заплатил ей за испорченный саронг и пролитое масло, потом утихомирил все еще кипевшего гневом повара, пообещав ему новые носки, шорты и рубаху из моего собственного гардероба. После этого я отвязал липкую Георгину и перевел ее в такое место, где она не могла ввергать меня в новые расходы, атакуя местное население.

Однако на этом дело не кончилось. Я не придумал ничего лучшего, как привязать Георгину около нижней веранды, рядом с помещением, где мы мылись. Там стоял большой круглый таз из красного пластика, в него каждый вечер наливалась вода, чтобы мы могли смыть пыль и пот после трудового дня. Правда, таз был маловат, мыться в нем не совсем удобно. Опустишься в приятную, теплую воду, а ноги уже не вмещаются, приходится класть их на деревянный ящик. А так как таз был скользкий, требовалось немалое усилие, чтобы встать за мылом, полотенцем или еще за чем-нибудь. Словом, не самая удобная ванна в мире, но в наших условиях мы не могли придумать ничего лучшего.

Софи обожала купанье, она дольше всех торчала в ванной, предавалась неге в теплой воде, покуривая сигарету или читая книгу при свете маленького фонаря "молния". Но в этот вечер ее омовение не затянулось.

Сначала все шло как обычно. Один из слуг, подойдя к Софи, сказал ей присущим всем слугам доверительным тоном:

– Ванна готова, мадам.

Взяв книгу и жестянку с сигаретами, Софи пошла вниз в ванную. И тут оказалось, что ее опередила Георгина. Обезьяна открыла, что длина веревки позволяет ей проникнуть в эту интересную комнату. Георгина сидела возле таза и, тихонько ворча от удовольствия, мочила в воде полотенце. Софи выгнала ее, попросила слугу принести другое полотенце, затворила дверь, разделась и погрузилась в горячую воду.

К сожалению, она плохо закрыла дверь, в чем скоро и убедилась. Георгина в жизни еще не видела, как купаются люди, – разве можно упустить такой случай! Она всем телом налегла на дверь и распахнула ее. Софи оказалась в затруднительном положении. Выкарабкаться из таза и закрыть дверь – дело нелегкое, но и лежать с открытой дверью нельзя. С великим трудом она дотянулась до одежды, которую, к частью, положила достаточно близко. Георгина тотчас решила, что это начало новой многообещающей игры, прыгнула вперед, схватила одежду Софи, прижала ее к своей волосатой груди и выбежала с добычей наружу. Осталось только полотенце. Выкарабкавшись из таза, Софи кое-как задрапировалась и, проверив, нет ли кого поблизости, рискнула выйти, чтобы попытаться вернуть себе свое имущество. Видя, что Софи вошла во вкус игры, Георгина что-то радостно прощебетала, ловко увернулась от нее, бросилась обратно в ванную и живо сунула одежду в воду. Истолковав вырвавшийся у Софи крик ужаса как одобрение, она положила на воду банку с сигаретами – видно, хотела проверить, будет ли она плавать. Банка пошла ко дну, а сорок с лишним раскисших сигарет всплыли на поверхность. Но Георгина ни перед чем не останавливалась, чтобы доставить удовольствие Софи. Она вылила воду из таза. Привлеченный шумом, я подоспел в ту минуту, когда Георгина легко прыгнула в таз и принялась подскакивать на одежде и размокших сигаретах, совсем как винодел, который топчет кисти винограда. Пока я выдворял разыгравшегося бабуина и добывал для Софи новую воду, сигареты и одежду, обед совсем остыл. Да, благодаря Георгине вечер прошел очень весело... Однако из всех обезьян особенно много радости и веселья вносили в нашу жизнь, пожалуй, человекообразные. Первым мы приобрели малыша мужского пола. Он прибыл как-то утром, возлежа на руках у одного охотника. На морщинистой мордочке детеныша было такое насмешливо-высокомерное выражение, будто он возомнил себя этаким восточным вельможей и нанял охотника, чтобы тот его носил. Пока мы с охотником торговались, малыш спокойно сидел на крыльце рестхауза, глядя на нас полными презрения умными карими глазами, словно все эти мелочные пререкания из-за денег могли вызвать только крайнее отвращение у шимпанзе с таким происхождением и воспитанием. Когда сделка состоялась и презренный металл перешел из рук в руки, этот обезьяний аристократ снисходительно взял меня за палец и вошел в нашу гостиную, глядя по сторонам с плохо скрываемым омерзением, – ну прямо герцог, который решил во что бы то ни стало быть демократичным и удостоил своим посещением кухню больного вассала. Сев на стол, он принял наше скромное подношение – банан – с таким видом, словно ему давно опостылели все эти почести, которыми его осыпают со дня рождения. Мы тут же решили дать ему имя, достойное столь высокородного примата, и окрестили его Чолмондели Сен-Джон или с поправкой на произношение Чамли Синджен. Потом, когда мы познакомились ближе, он позволил нам называть его запросто Чам. В минуты натянутых отношений Чам превращался в "паршивую обезьяну", но, произнося эти слова, мы всегда чувствовали себя повинными в оскорблении Величества.

Мы сделали для Чамли клетку (против чего он решительно возражал) и выпускали его только в строго определенные часы, когда было кому присмотреть за ним. Так, утром он вместе со слугой, который разносил чай, входил к нам в спальню, галопом пересекал комнату и прыгал ко мне в кровать. Торопливо чмокал меня влажными губами в знак приветствия, потом, кряхтя и восклицая "ах, ах!", наблюдал, как ставят на место поднос с чаем, и проверял, не забыта ли его большая кружка (оловянная, чтобы долго служила). После этого он ждал, не спуская с меня глаз, пока я наполнял кружку молоком, чаем и сахаром (пять ложек). Дрожащими от волнения руками принимал ее от меня, подносил к губам и принимался пить с таким звуком, с каким вытекает последняя вода из большой ванны. Ни разу не останавливаясь, чтобы передохнуть, он все выше и выше поднимал кружку, пока она совсем не опрокидывалась ему на лицо. После этого наступал долгий перерыв – Чамли ждал, когда в его открытый рот соскользнет такой вкусный полурастаявший сахар. Удостоверившись, что на дне ничего не осталось, Чамли глубоко вздыхал, задумчиво рыгал и возвращал мне кружку, смутно надеясь, что я наполню ее снова. Убедившись в тщетности своей надежды, он смотрел, как я пью чай, а затем начинал меня развлекать.