Виктория Финли - Тайная история красок Страница 28

Проблема состоит в том, что не существует подлинно черных красок. Да, есть черные красители — уголь, сажа, — но они не обладают свойством растворяться в воде, так что их сложно закрепить на ткани. В действительности часто приходилось окрашивать одежду в чанах с разными красителями — синим, красным и желтым — до тех пор, пока ткань не становилась внешне черной. Однако это было дорого, так что требовалось найти другой способ. И не иронично ли, что одежду наиболее строгих пуритан обрабатывали краской, собранной настоящими безбожниками — отставными пиратами, которую они выменивали на ром и деньги, достаточные, чтобы содержать несколько публичных домов на Карибском побережье?

Уже первые испанские суда, вернувшиеся из Нового Света, привозили кампешевое дерево, или «кампеш». На него был постоянный спрос, поскольку оно было хорошим ингредиентом для черной и красной красок, хотя в Англии практически не использовалось до 1575 года. А затем почти сразу парламент запретил его использование, ибо «краски, сделанные из кампеша, быстро испарялись». Члены парламента утверждали, что сей запрет якобы вызван заботой о здоровье потребителей и не имеет никакого отношения к тому, что торговля кампешевым деревом приносила серьезный доход испанцам, чему нельзя было способствовать. Закон, запрещающий кампешевую краску, приняли в 1581 году, а сражение с Непобедимой армадой произошло в 1588 году.

В 1673 году закон отменили, и теперь парламент утверждал, что причиной тому послужили «изобретения нашего времени, научившие красильщиков Англии искусству закрепления красок, сделанных из кампеша». Циник, наверное, не удержался бы от вопроса: не была ли отмена запрета связана с тем, что британцы неожиданно получили доступ к естественным плантациям кампеша в Центральной Америке и нуждались во внутреннем рынке для его реализации? В 1667 году Англия и Испания заключили мирный договор, по которому испанцы даровали торговые права англичанам в обмен на пресечение последними пиратства. Карибские острова стали безопаснее, однако во всем есть свои минусы — множество пиратов осталось не у дел. Ну а поскольку ни у кого из них не было карты, где сокровища помечены крестиком, вновь выброшенные из жизни пираты брались за любое занятие, лишь бы свести концы с концами. В те дни одним из лучших способов быстро разбогатеть был сбор кампеша — черной краски, которой снова стало можно торговать и на которую в Европе был большой спрос.

В 1675 году молодой человек, которому впоследствии было суждено стать одним из величайших адмиралов Англии (а заодно оставить Александра Селькирка на острове и спустя пять лет подобрать его, вдохновив тем самым Дефо на создание «Робинзона Крузо»), прожил шесть месяцев среди отставных пиратов. Мы должны сказать этому человеку спасибо, ведь его рассказы о жизни на этой дикой отмели красильной индустрии весьма занимательны — одновременно и ярки и ужасны.

Вильяму Дампьеру было двадцать два года, когда ему, уже закаленному путешественнику, впервые пришла в голову идея отправиться на Карибские острова. В конце XVII века они казались землей обетованной для искателей приключений, а по всему выходит, что Дампьер был авантюристом. Он подробно и с мальчишеским волнением рассказывает в своем дневнике, который позднее опубликует под названием «Плавания Дампьера», о том, что в те дни многие острова все еще заселяли «свирепые дикари, которые могли убить родных братьев, если это сулило доход». Люди, занимавшиеся торговлей кампешевым деревом, с которыми Дампьеру довелось встретиться, были немногим лучше. Он покинул порт Рояль в августе 1675 года и несколько недель спустя начал свое невероятное обучение в мангровых топях, обучение, которое даст ему редкостную возможность проникнуть в суть красильной индустрии, наряду с менее желанным знанием ее неприглядной изнанки.

В лагуне, по которой сегодня проходит граница между Мексикой и Белизом, было всего около двухсот шестидесяти англичан. Дампьер присоединился к пяти из них: троим закаленным и жизнелюбивым шотландцам и двоим торговцам средней руки, которые не могли дождаться возвращения домой. У них уже имелась сотня тонн дерева, порубленного в колоды, которые пока оставались в середине мангровой рощи и которые следовало как-то транспортировать к побережью. Нужно было прорубить специальный путь абордажными саблями; люди торопились — корабль из Англии ожидался через месяц-два — и наняли в помощь молодого моряка, пообещав в уплату тонну дерева за первый месяц — это можно было обменять на пятнадцать шиллингов у капитана корабля из Новой Англии.

Лесорубы жили вблизи бухточек, чтобы воспользоваться преимуществами морских бризов, и каждое утро должны были отправляться в болота на каноэ. Они коротали ночи в деревянных строениях, поставленных на метровых сваях, а спать приходилось под тем, что они гордо именовали «шатрами». Мангровые земли благодатны для кампешевых деревьев, но не для человека, а Дампьер провел там весь сезон дождей, которые были здесь худшим из бедствий: настолько обильные, что лесорубы «спускались со своих лежанок в воду двух футов глубиной и продолжали стоять в воде весь день, пока не отправлялись спать».

Эта граница между сушей и морем впоследствии получит название «Берега москитов», и вполне заслуженно. «Я прилег на траву вроде бы достаточно далеко от леса, чтобы ветер отгонял москитов, — описывал Дампьер в типичной записи в дневнике. — Но надежды мои не оправдались, ибо меньше чем через час кровососы настолько доняли меня, что приходилось отмахиваться от них ветками и передвигать лежанку три-четыре раза; но они все так же не давали мне покоя, я не мог уснуть». А уж червей там хватало с лихвой. Одним незабываемым утром Дампьер обнаружил у себя на ноге нарыв. Следуя совету старшего товарища, он прикладывал к больному месту белые лилии, пока не появились два пятнышка. Когда он надавил на них, наружу вылезли два огромных белых червя с тремя рядами черных ресничек. «Я никогда не видел, чтобы такие черви плодились в человеческой плоти», — отметил Дампьер в дневнике с достойным восхищения хладнокровием.

Лучшими деревьями считались старые: в них было мало смолы и их легче рубить. «Смола белая, а сердцевина красная. Сердцевина-то и используется для окраски; поэтому мы соскребали всю смолу до тех пор, пока не добирались до середины… Когда ее обтесываешь некоторое время, она становится черной, а попадая в воду, окрашивает ее, подобно чернилам, и иногда мы пользовались ею для письма». По словам Дампьера, некоторые деревья доходили до двух метров в обхвате. Их нельзя было разрубить на части, достаточно маленькие для переноски, «и поэтому [мы] были вынуждены взрывать их».