Мама на выданье - Даррелл Джеральд Страница 29

— Конечно, поверил,— постарался я ответить возможно убедительнее.— Ты явно видел что-то, что тебя пугало.

Он снова наполнил свой стакан, потом поглядел на часы:

— Сегодня состоится заседание совета, хочу раз навсегда разобраться с этим делом. Мне нельзя опаздывать. И я должен быть трезвым. Они хитроумные, как Макиавелли. Но у нас есть еще немного времени. Пошли покажу тебе кое-что.

Неся стакан с виски так осторожно, будто это была капельница, он завел меня в коридор, куда выходили две огромные двойные двери. Ментон отпер их, распахнул и включил яркий свет, исходивший из огромной люстры в центре потолка. Передо мной была большая комната, длиной около двенадцати, шириной около шести метров, и во всю ее длину протянулся великолепный отполированный стол из розового дерева. По бокам стола размещались двенадцать кресел, по шести с каждой стороны, а в дальнем конце стояло тринадцатое — массивное, резное, из розового дерева, с толстыми подлокотниками. На стене за ним висело гигантское зеркало в золотой раме, отражающее стол, стулья и люстру над ними. Замечательная комната, но больше всего меня поразило обилие зеркал самой разной формы и величины, от высоких продолговатых до предназначенных для ванной комнаты и совсем маленьких, из женских пудрениц. Круглые, овальные, квадратные, даже треугольные зеркала, одни в резных рамах, другие в простеньких деревянных, третьи в голой хромированной стали. Лишь одна черта объединяла все зеркала — каждое было прибито к стене толстым железным гвоздем, от шляпки которого расходились лучами трещины.

— Видишь? — сказал Джеймс, слегка покачиваясь и показывая рукой на зеркала.— Вон сколько перебрал. Все равно пролезают, точно крысы в стог сена. Кто верит, что разбитое зеркало приносит несчастье, для того тут на стенах тысяча лет невезения. Ха! Мое несчастье постигло меня до того, как я их разбил.

Он удивленно посмотрел на свой пустой стакан, потом поглядел на часы.

— Пошли выпьем еще,— позвал он меня.— У меня еще вагон времени.

Тут я заметил, что перед каждым креслом, вплотную придвинутым к столу, кроме тринадцатого, на столешнице помещена карточка с напечатанной фамилией. Испытывая смутное предчувствие, я успел, прежде чем он погасил свет, прочесть некоторые: О'Мара, Ранжит Синг, Дженкинс — это все были люди, которых он, по его словам, казнил. Джеймс говорил про заседание совета, мне же увиденное напомнило скорее комнату для членов суда присяжных. Суда в составе двенадцати покойников... Я содрогнулся; хоть бы он не предложил мйе присутствовать на заседании в роли наблюдателя...

Ментон тщательно закрыл двойные двери, и мы вышли на веранду. Гроза нависла прямо над нами, силясь истребить весь дом, обрушивая на него громовые раскаты, царапая когтями молний желоба, так что из них сыпались искры, плюясь дождем, который барабанил по крыше, заглушая кваканье лягушек. Нам с Джеймсом приходилось чуть ли не кричать, чтобы слышать друг друга.

— Пройдет,— заметил Ментон, наливая нам виски.— Эти грозы ненадолго.

Однако гроза не хотела униматься. Тучи застыли над нами, будто прикованные, словно знали, что здесь произойдет нечто жуткое, и желали участвовать в этом. Так кошка, припав к полу, следит за полумертвой мышью, ожидая, когда та шевельнется.

Джеймс поглядел на часы.

— Мне пора!— крикнул он.— Извини, но это важное заседание. Ты ведь знаешь, куда отнесли твои вещи? Так вот, если мы станем очень шуметь, постучи по полу. Впрочем, ты вряд ли нас услышишь при таком грохоте.

Он поднялся, с виду совершенно трезвый, самый любезный хозяин на свете.

— Еще раз извини, но, сам понимаешь, мне очень важно разобраться с этим делом.

— Конечно, понимаю,— отозвался я.

Джеймс Ментон возвратился в таинственную комнату с множеством разбитых зеркал, а я поднялся в отведенную мне обитель, где висел огромный гайанский гамак. На нем лежало сложенное вчетверо одеяло из шерсти викуньи, мягкое и легкое, как паутина, теплое, как печка. Раздевшись, я закутался в него, тихо вышел и присел на лестничной площадке. Гроза еще раз попыталась пропороть молнией дом, и после очередного раската грома я услышал голос Ментона:

— Поймите, я ведь состоял на государственной службе, был служителем правосудия. Не я вынес вам приговор, Дженкинс, это сделали присяжные и судьи... почему бы вам не тиранить их... Потому что я вас казнил? Но неужели вы не понимаете, мне платили за то, чтобы я вас вешал... вы были виновны... Да-да, виновны, черт возьми, ее тело нашли в багажнике вашей машины, на ноже обнаружили отпечатки ваших пальцев, на вашей одежде была ее кровь... косвенные доказательства, черт бы их взял. Нет, я никому не сказал, что вы обгадились перед тем, как я вас вздернул. Так что не говорите...

Новый раскат грома длился так долго, что я не расслышал конец фразы. Когда же он стих, до моего слуха донеслось звяканье бутылки о стакан. Других голосов не было, только хозяина дома.

— Тебе отлично известно, Ю Линь, это был несчастный случай. Я полчаса разглядывал тебя через глазок, но ты сидел на полу, скорчившись, и я не видел, что у тебя такая тонкая шея. Пойми, профессионал вешает так, что голова не отрывается... Знаю, что это было для тебя бесчестьем...

Удар грома, скрежет и лязг — молния сшибла одну из водосточных труб.

Около двух часов сидел я на лестничной площадке, слушая, как Ментон спорит со своими жертвами под сотрясающие дом раскаты грома, от которых я чувствовал себя так, будто превратился в игральную кость в пластмассовом стакане. Один раз тихонько спустился на веранду и налил себе виски, после чего вернулся наверх, продолжая слушать.

— Хорошо! Хорошо! — прокричал он наконец.— Десять минут так десять — на вынесение приговора. А я за это время выпью и обдумаю свой приговор.

Я отступил назад, а он быстро вышел из комнаты внизу, закрыл двери и выбежал по коридору на веранду. Присоединиться к нему, сославшись на бессонницу? Не стоит, сказал я себе, услышав, как он наливает виски и принимается ходить взад-вперед, что-то бормоча.

Гроза как будто удалилась, только дождь дробно стучал по стенам дома да изредка поблескивали золотистые молнии. Внезапно Джеймс Ментон вновь появился в коридоре, сжимая в руке неразлучный стакан. Ворвался в комнату, встреченный ярким светом, и захлопнул двойную дверь.

— Ну, джентльмены, если можно вас так называть, вы обдумали свое решение?

Я шагнул вперед, чтобы лучше слышать, в ту же минуту сидевшая в засаде гроза обрушила на дом удар грома, превосходящий силой все предыдущие. Когда он стих, я услышал голос Ментона:

— Так вот каков ваш приговор? Ладно, я скажу, что думаю о вас, кровавая шайка. Вы получили то, что заслужили. У вас мозги — как у малолетних недоумков. Вас непременно следовало убить, и я рад, черт возьми, что мне поручили вас вздернуть. Я горжусь, слышите, горжусь, что освободил мир от такого отребья...

Новый раскат грома заглушил его тираду.

— Не восстанавливай их против себя, болван,— услышал я собственный голос. Как будто его воображаемые присяжные существовали во плоти...

Гром не унимался, и голоса Ментона больше не было слышно. Потом до моего слуха донесся храп, я решил, что виски сделало свое дело и Джеймс уснул за столом, и сам улегся на гамак. Должен, однако, признаться, что спалось мне плохо.

Проснувшись утром, я тотчас прошел в спальню Джеймса. Его гамак висел наподобие огромного белого стручка, лишенного семян. Тогда я спустился в темный коридор и постучал в двойные двери:

— Джеймс! Это я, Джерри. Можно войти?

Никакого ответа. Я потрогал ручку, дверь была заперта. Нажал на нее плечом — кажется, не слишком крепкая... Отступив на шаг, ударил каблуком по замочной скважине. Со второго удара дверь распахнулась, и меня ослепил свет включенной люстры. Я вошел, осмотрелся. В огромном зеркале в дальнем конце помещения увидел отражение полированной столешницы с карточками, кресла по бокам стола. А на месте тринадцатого кресла — висящее на привязанной к потолочной балке веревке тело Джеймса Ментона. Жуткая картина... Его кресло лежало на боку подле стола. Видимо, он поставил его (или кто-то другой поставил?) на стол, укрепил наверху веревку, надел петлю на шею и выбил пинком кресло у себя из-под ног (или кто-то другой выбил?). Было видно, что он мертв; тем не менее я считал своим долгом снять его, сходил на кухню и нашел там острый нож.