Наталья Пожарицкая - Обезьяны, обезьяны, обезьяны... Страница 3

Суматра вдвое меньше своего повелителя. Маленькая, изящная, темно-шоколадного цвета, она была необыкновенно мила. Сердечко розовой кожи на груди у нее периодически вспухало горошинами, и тогда казалось, что среди шелковистой шерсти светится коралловое ожерелье.

Целебес встретил меня угрозой. Туго завернул на крутые надбровья розовую кожу век, со шлепом вывернул наизнанку верхнюю губу, выставил напоказ острые длинные желтые клыки и впился в меня пристальным взглядом. Для большего устрашения он дернулся в мою сторону всем телом и ударил рукой по земле. Я протянула верительные грамоты — кисть винограда и грушу. Суматра в нерешительности оглянулась на Целебеса. Он рыкнул, опять ударил рукой по земле и судорожно зевнул, показывая в затянувшемся зевке огромную красную глотку — в точности, как это проделал на днях самец-гамадрил. Кожа на груди Целебеса побагровела.

«Лам-лам-лам-лам-лам-лам-лам...» — быстро-быстро залопотала Суматра и попыталась обыскать Целебесу гриву. Но тот огрызнулся и одним махом вскочил на полку.

Мрачный тип был этот Целебес. Позже я провела немало часов у вольеры гелад и редко видела его в добром расположении духа. Чаще он злобствовал, срывая ярость на Суматре. Почему он невзлюбил ее? Была она маленькая,

нежная, кроткая. Как бы ни огрызался Целебес, она всякий раз, выждав время, пыталась его обыскать, млела, когда он делал в ответ два-три небрежных обыскивающих движения, словно эхо, отзывалась на все его возгласы. Стоило Целебесу, придя в возбуждение, начать выводить свое утробное «ой-ой-ой-ой», как Суматра тут же откликалась: «Эва-эва-эва-эва». Приговаривала, будто успокаивала. Впрочем, и ее время от времени выводил из равновесия постоянный отказ Целебеса от ласк и дружбы. И тогда она гулко, с закрытым ртом и окаменевшей физиономией стучала зубами.

Особенно плохо приходилось Суматре, когда в клетку запускали Пеогелу — худую, голенастую, длинномордую самку — гибрид между гамадрилом и геладой. Целебес к ней явно благоволил. Делился фруктами. Милостиво позволял себя обыскивать — разбирать волоски на теле. Обыскивал ее сам. Этого было достаточно, чтобы Пеогела всячески притесняла Суматру. И все же не она была дамой сердца Целебеса.

В клетке по соседству жила пара свинохвостых макаков. Вечно взвинченный Нептун и тихая большеглазая его подруга Зулька. Зульке Целебес постоянно оказывал всяческие знаки внимания. Часто подходил к перегородке между вольерами и, шелестя языком, пытался обыскивать ее через ячейки сетки, ежесекундно был готов сразиться из-за нее с Нептуном, и оба они часто и подолгу проводили время в безмолвных, исполненных напряжения и злобы зевательных турнирах.

Напрасно мелодично лопотала Суматра, предлагая Целебесу обыскать его пышную гриву, напрасно Пеогела сердито занимала позицию между Целебесом и сидящей по ту сторону сетки Зулькой, напрасно метала в ее сторону грозные взгляды и пыталась отвлечь Целебеса. Его словно магнитом тянуло к Зульке. Иногда они усаживались друг против друга, подсовывали под разделяющую их сетку руки, сплетали их и надолго застывали голова к голове.

Обезьянья площадка

Постепенно я познакомилась со всеми соседями Суматры и Целебеса.

На просторной бетонированной площадке, всегда залитой солнцем, в клетках и вольерах жили макаки резусы, японский макак, краснолицый макак, зеленые мартышки, павианы анубисы, парочка гамадрилят-подростков, капуцины.

Макаки резусы жили небольшой семейкой. В семье было несколько детенышей, трогательных, круглоголовых, лопоухих, с большими выразительными глазами на морщинистых личиках. Они были ужасные попрошайки. Стоило подойти к вольере, и воздух тут же начинал звенеть от их голосов.

«Оуинк, оуинк, оуинк,— молили они. Казалось, что кто-то проводит ластиком по стеклу.— Оуинк, оуинк, оуинк...»

Малыши протягивали сквозь прутья решетки худенькие, костлявые пальчики и вопрошающе-печально заглядывали в глаза. Удержаться от того, чтобы не одарить их лакомством, было невозможно. Но стоило одному из них заполучить конфету — и куда девались печаль и уныние. Счастливый обладатель добычи, крепко зажав ее в кулаке, стремглав бросался в какой-нибудь дальний угол клетки. Вся орава за ним. Визг, писк, прыжки, немыслимые кульбиты... Малышу резусу ничего не стоит, прихватив конфету ногой, молнией пронестись по потолку клетки вниз головой, перепрыгнуть на жердочку, совершив полуметровый, а то и больше прыжок. Да еще при этом на лету умудриться перебросить добычу под мышку, из ноги в руку или из руки в ногу...

Взрослые макаки резвостью такой не отличались. Они были пугливы, настороженны и по самому незначительному поводу требовали у вожака защиты. Вожак — его звали Умник — отзывался мгновенно. В один прыжок он оказывался на переднем крае событий и бросал врагу — мнимому или настоящему — хриплый боевой клич: «Хр-р-р».

Краснолицый макак жил в одиночестве. Он был тих и печален. Все время сидел нахохлившись в углу клетки и не проявлял к окружающему никакого интереса. С ним пытался было установить дружбу японский макак, клетка которого была по соседству, да ничего у него не вышло.

Из всех обитателей обезьяньей площадки самыми симпатичными существами были, пожалуй, гамадрилята Вик и Аныб. Они жили в одной вольере и отличались большим сходством. Внешне. Отнюдь не в характерах.

Вик был веселый, компанейский малый. Все-то его интересовало, во все он совал свой длинный нос, со всеми пытался установить дружбу. С соседями справа и слева. С семьей сородичей, живших через дорогу,— с ними он устраивал регулярные переклички. С научными сотрудниками, проходившими мимо. Его все любили, и редко кто проходил, не наградив лакомством или не потрепав за любопытный нос.

Как-то я принесла малышам зеркало. Увидев собственное отражение, Вик потянулся к нему и дружелюбно залопотал: «Лам-лам-лам-лам-лам». Так обычно гамадрилы дают понять сородичу, что они не прочь подружиться. Надо было видеть, какая оторопь взяла Вика, когда он ткнулся носом в холодное стекло. Он заглядывал за зеркало, водил позади него рукой и все не мог взять в толк, где же он, этот сородич.

Аныб — полная противоположность Вику. Всего боялся, по любому поводу хныкал и, чуть что, бросался искать защиты у Вика, хотя были они ровесниками. Зеркала и незнакомого зверя в нем он испугался невероятно. Съежился, попятился, завопил не своим голосом, кинулся к Вику, крепко обхватил его и только тогда успокоился.

Зеленые мартышки напоминали мне мальчишек-сорванцов. Они гурьбой носились по вольере, быстрые, ловкие, любопытные, шумно откликались на все события и часто ссорились, ни во что не ставя своего вожака.