История одного филина - Иштван Фекете Страница 3

Глаза огромной самки блеснули.

— Человек! Я видела…

Самец взъерошил перья и молча нахохлился. Самка была гораздо крупнее и сильнее его… с такой не поспоришь — в слепой ярости она способна разорвать на клочки даже собственного супруга.

В глубине пещеры стыл забытый зайчонок; старый филин уперся в него взглядом, затем перевел глаза на подругу, как бы говоря:

— Поешь! Еда всегда помогает…

Самка, не взглянув на добычу, проковыляла на выступ и вновь принялась призывно ухать, и от этих ее тоскливых криков будто тенью заволокло пробуждающийся лик скалы.

Дрогнул листвою куст шиповника, смолкли ласточки-береговушки, и лишь старая ворона на вершине скалы прокаркала свое: караул, кр-ража, разве не жалко филинов, да только ведь могли бы еще пожить и дикая утка, и тот козленок, чьи кости до сих пор белеют у входа в пещеру…

Огромная самка проковыляла обратно вглубь пещеры, и, казалось, она услышала дерзость вороны: глаза ее еще более округлились и потемнели от ненависти, она вопросительно взглянула на филина-отца.

— Где гнездо этой Кра?

Филин поправил перья, что на сей раз у него означало неуверенность.

— Там же, где и остальные… да кто знает, какое из многих гнезд — её?

Долину с рекой и скалы все щедрее пригревало солнцем, поднялся рассветный ветер и разметал последние головешки ночи. На гребнях волн неторопливо плыло время; к дикой розе слетелись первые пчелы, и за тихим жужжанием этих маленьких сборщиков меда почти забылся отчаянный предрассветный крик филинов.

Филин-отец уже погрузился в дрему, а самка рванула к себе голову утки и, оторвав ее вместе с шеей, стала жадно глотать.

— И правда, в таких случаях не мешает поесть, — наверно, подумала она и через реку стала всматриваться в противоположный берег, где во дворе своего дома Янчи как раз в это время запрягал лошадей, а затем вместе с отцом поставил на телегу какой-то большой ящик.

— Человек! — подумала старая самка, и гневный страх рос в ее сердце, хотя сейчас ей нечего было бояться этих людей, а о том, что в ящике находятся ее детеныши, она, конечно, не знала.

На Яноше Киш-Мадьяре по случаю выезда были новые сапоги, а на голове Янчи красовалась шляпа, которую он надевал лишь в исключительных случаях. Шляпу украшало фазанье перо, что свидетельствовало о привязанности мальчика ко всему, что родственно лесу: к рыбам, зверям и птицам.

— Брось-ка охапку сена поверх ящика, чтобы люди не любопытствовали попусту…

— Поедем задами, за огородами, — предложил Янчи.

— Конечно!.. А колодезник не проболтается.

Янчи прикрыл ящик сеном и уселся рядом с отцом.

— Можно трогать! — весело крикнул он.

— Слушаюсь, ваша милость! Как прикажете, — шутливо ответил отец, — но смотри у меня: в торгах не продешеви. Три сотенных! Понятно?

— Как не понять! Только примите к сведению, ваш сын — смышленый охотник. Да и аптекарь — не пустой человек. Он свое слово держит.

Телега, негромко поскрипывая в утренней тишине, свернула со двора и, прокатив задворками, остановилась у дома аптекаря. Однако о том, чтобы вступать в торги, не было и речи.

— Выпустите их в сарай, — распорядился аптекарь. — Да хороши ли филины?

— Их трое. Совсем оперились, скоро бы им становиться на крыло.

— Вот и славно, друг Янчи! Выпускайте их, — и аптекарь ударил по рукам со старшим Киш-Мадьяром. — Ну, а вам какой поднести, старый плут?

— Прошлогодней, коли будет на то ваша милость. Той лечебной — на тмине…

— Ладно. Три птицы — значит, и стаканчиков тоже три… Ну и молодец же ты, Янчи!

Аптекарь ненадолго оставил гостей, чтобы принести палинку, а когда вернулся, филины уже сидели в темном, пустом сарае. Они забились в угол, прижавшись друг и дружке, и слепо захлопали глазами, когда аптекарь осветил их карманным фонариком.

— Хороши! — похвалил аптекарь и посмотрел на Янчи, затем перевел взгляд на отца. — А ведь мальчик-то вырос! Как, веревка еще выдерживает?

Янош Киш-Мадьяр опустил глаза, потом взглянул на аптекаря.

— Сегодня поклялся, что это в последний раз. Старая веревка перетерлась о какой-то камень… Я думал, ума решусь со страху…

— Господи, боже правый!

— Истинно говорю, господин аптекарь, в последний раз пошел на такое, хоть я человек и бедный.

— Мне бы и ни к чему их покупать, понимаете… но я прочел в охотничьей газете, что такие филины сейчас идут у любителей по сто двадцать пенгё за штуку, ну и я по столько же заплачу. А теперь выпьем!

— После дела не грех и выпить!

Птенцов оставили в одиночестве. Стихли людские шаги, закрылась дверь, протарахтела, удаляясь, повозка… Птенцы недвижно сидели часами. Их круглые глаза расширились, и страх перед человеком растворился в тиши и мраке сарая. Но ощущение чужой, незнакомой обстановки по-прежнему настораживало, а кроме того птенцы были голодны. Они постепенно привыкли к отдаленным внешним звукам снаружи, и теперь всех троих томило какое-то смутное враждебное ожидание.

В первые мгновения они ужаснулись громадным размерам людей, но затем, когда ничего с ними страшного не случилось, и по отношению к человеку в молодых филинах осталась лишь инстинктивная настороженность.

Родителей больше нет, а человек здесь. Родной пещеры не стало, и теперь они здесь, в этом месте, которое тоже что-то вроде пещеры.

Иногда птенцы посматривали друг на друга, словно бы спрашивая:

— Что с нами будет?

Если бы надо было драться за жизнь, они стали бы драться. Если бы надо было остерегаться, они держались бы настороже, но тут, в полумраке сарая, не было ничего страшного, и драться им тоже было не с кем. Но тогда что же их ждет? Потерю родителей птенцы ощущали остро, что и понятно, хотя само чувство это определялось, пожалуй, и не разумом, а в большей мере привычкой.

Из трех молодых филинов две были самочки, а один самец, оперением несколько темнее других. Да, пожалуй, и посмелее. У филинов — как и вообще у всех хищных птиц — самки бывают крупнее самцов, они более дерзки и сообразительны, но в данном случае преимущества вроде бы были на стороне самца. Сначала он почесался клювом — как делал дома, в пещере, — затем встряхнулся и принялся приводить в порядок помятые перья.

Этим своим поведением филин напоминал человека, который, поборов страх, махнул рукой со словами:

— А, чем черт не шутит! Как-нибудь да выкрутимся!

Конечно, мала вероятность, что филин подумал именно так, но эти его почесывания и охорашивание выдавали внутреннее настроение филина и говорили о том, что слепой страх исчез. Эти громадные и