Савва Успенский - Родина белых медведей Страница 30

Бездомным парам не оставалось ничего другого, как ждать, пока растает снег. Они объединялись в стаи и пока паслись по склонам пика Тундрового; местами вся дернина здесь была уже расщипана и «вспахана» гусиными клювами. Те пары, которым удавалось обосноваться, тут же приступали к очистке гнезд от старой подстилки: благодаря этому место для нового гнезда скорее просыхало, почва быстрее протаивала и прогревалась. Третьего июня во многих гнездах уже появились первые отложенные гусынями яйца.

Островки снега быстро уменьшались, почва оттаивала и высыхала. Уцелевшие после потопа лемминги попрятались в норки, и песцов все больше начинали интересовать гусиные яйца. Но этот корм не всегда доставался им легко.

Невдалеке от нашего лагеря жили и охотились три пары песцов. Постепенно мы научились различать их, узнавать каждого из них «в лицо» и обнаруживали все больше различий в их поведении, характере и вкусах.

Самую дальнюю нору занимала пара явных неудачников. Сбросив свои пушистые зимние шубы, все песцы выглядели сейчас неказисто, но эти были самыми тощими и неряшливыми: большие клочья белой шерсти, торчащие со спины и боков, придавали им вид каких-то оборванцев. Эти звери промышляли в основном на помойке за нашими палатками (лагерь теперь разросся: отдельное жилище поставили себе недавно приехавшие кинооператоры, под брезентовыми крышами разместились новый склад и лаборатория). Может, там не было деликатесов, но источник пищи не иссякал, и без него им вряд ли удалось бы выкормить щенят. Грабить гусей они, видимо, и не пытались, разве что удавалось подобрать яйцо, второпях отложенное гусыней вдалеке от гнезда (такие случаи бывали нередко). По гнездовью «неудачники» пробирались очень робко, по узким полоскам «ничьей» земли, и птицы вовсе не обращали на них внимания.

Звери из ближайшей норы раньше других освободились от остатков зимней шерсти. Это были самые ловкие воришки, жившие почти исключительно за счет гусей. Они умело пользовались драками птиц, исподтишка подкрадывались к драчунам и тут же удирали, унося во рту яйца. Один из них удачно пугал птиц неожиданным броском, предварительно подобравшись из-за укрытия. «Ложный выпад» подчас заставлял гусей взлетать. Не давая птицам опомниться, песец хватал яйцо и опять-таки спешил убраться.

Песцы из третьей пары, жившие на склоне пика Тундрового, были всеядны. Они опустошили немало гнезд куликов и лапландских подорожников, не ленились выкапывать из-под земли леммингов. Частенько они показывались и на гусином гнездовье, но промышляли здесь с переменным успехом.

До середины июня у гусей продолжался строительный сезон. На сырых, замшелых участках, где почва оттаивает и прогревается поздно, они сооружали высокие гнезда из утоптанной травы. Там, где было посуше, расчищали неглубокие лунки в земле и скудно выстилали их растительной ветошью. Каждый день гусыни откладывали по одному яйцу, однако до полного завершения яйцекладки не садились насиживать. Так, впрочем, поступает большинство птиц, и по этой причине птенцы у них вылупляются одновременно. Покидая гнездовье, гуси теперь тщательно прикрывали кладку травой. Можно было пройти совсем рядом с таким гнездом и не заметить его.

Солнце, казалось бы, совершенно одинаково светило круглые сутки (если только небо не заволакивали тучи), и, тем не менее, животные придерживались определенного распорядка. В дневные часы в колонии становилось гораздо шумнее, чаще случались потасовки: птицы теперь стали еще более нетерпимо относиться к конкурентам, в схватках участвовали уже не только гусаки, но и гусыни. Много птиц (они пока продолжали летать на кормежку за пределы гнездовья) было видно в воздухе. Чаще и громче пели пуночки и лапландские подорожники. Ночью птицы затихали, зато активнее становились песцы. «Неудачники» показывались у помойки и днем, но гораздо чаще в ночные часы. О своем прибытии они извещали хриплым протяжным лаем.

Десятого июня я увидел первое гусиное гнездо, выстланное белым пухом. Теперь его было легко заметить даже издали, но это уже не имело значения: птицы начали насиживать яйца, находились при них неотлучно, и гораздо важнее маскировки была теперь защита гнезда от холода.

Мне хотелось выяснить, будут ли гусыни взамен собранных мною яиц откладывать новые. Поэтому еще в самом начале кладки я разложил почти в двухстах гнездах железные жетоны с номерами и потом ежедневно обходил свои участки. Половина гнезд были контрольными, половина — опытными: часть яиц из них я забирал. Оказалось, что гусыня может снести дополнительно не больше одного-двух яиц. Выяснилось также, что пух в гнездах (гуси выщипывают его у себя с груди и живота) появляется одновременно с окончанием кладки, и, если яйца лежат хотя бы на небольшом клочке пуха, значит, насиживание уже началось.

Нас очень интересовали взаимоотношения между отдельными птицами и между парами, а также между гусями и другими обитающими здесь животными. Любопытно было также изучить, как влияет присутствие многих тысяч пар гусей на растительность этой долины, да и всего острова. Гнездовье так близко подходило к лагерю, что многое можно было выяснить, даже не выходя из дома, сидя перед окном или дверью палатки. Птицы мирились и с появлением людей вблизи гнезд, подпускали к себе человека на пятнадцать — двадцать шагов и только тогда отходили по земле или взлетали. После того как гуси начали насиживать, к ним можно было подходить еще ближе, причем бросалось в глаза, что наши «домашние» птицы, обитавшие у лагеря или на опытных участках, были гораздо доверчивее «диких».

Почти две недели подряд стояла сравнительно тихая и теплая погода. Но двадцатого июня к середине дня небо затянули тучи, задул ветер, из-за гор поползли серые клубы тумана. Прошло немного времени, и пушистыми, рыхлыми хлопьями повалил снег. К вечеру он уже покрывал землю слоем глубиной двадцать-тридцать сантиметров. Собравшись в домике у пышущей жаром печки, мы переживали за гусей и ждали катастрофы. Но помочь пернатым мы ничем не могли.

На следующий день похолодало еще сильнее. Снег продолжал идти, хотя на земле его как будто не прибавлялось: снеговой покров оседал и становился плотнее. У лагеря вновь появились пуночки, в большинстве своем окольцованные. Значит, дела их были плохи, и они вспомнили о нашем гостеприимстве. Гнездовье покрывала сплошная снежная пелена. Если не считать тех птиц, что изредка пролетали над долиной, гусей не было видно.

«Неужели они замерзли?» — думал я, пробираясь по снегу. Но все оказалось не так страшно. У каждого гнезда из продухов выглядывали клювы, из-под моих ног, раскидывая снежные комья, взлетали живые птицы. Яйца в гнездах были теплые, значит, гусыни продолжают их насиживать. Продухи были расположены попарно: гусаки по-прежнему оберегали покой подруг. Когда через день снег стаял, жизнь на гнездовье продолжалась обычным порядком. Пострадали лишь мелкие птахи. Померзли яйца у лапландских подорожников, пуночек, и некоторые из них вскоре начали устраивать новые гнезда. Появились стайки бродячих куликов-камнешарок, чернозобиков, исландских песочников. Они, очевидно, тоже лишились кладок, но возобновить их уже не могли.