Николай Глебов - Колокольчик в тайге Страница 30

Село солнце, темнеет. Умолкает сорочья ночлежка.

Отыщите такую «гостиницу», послушайте! С удовольствием, расскажут вам сороки обо всем, что в лесу творится. А утром, распустив парусами хвосты по ветру, отправляются собирать-свежие новости.

СОРОЧИЙ „ЯЗЫК“

О сорочьих ухватках все хорошо наслышаны. Как только ни называют злые языки эту смышленую белобокую птицу с длинным ступенчатым хвостом: и хитрюгой, и жадюгой, и воровкой…

Конечно, какая-то доля в таких нелицеприятных для сороки определениях есть. Любит она полакомиться чем-нибудь вкусным, а потому не прочь повытаскивать яйца из куриного гнезда, схватить из-под клушки цыпленка-пуховичка, склевать приготовленный для уток корм. Делается все это хитро, осторожно, молча и вместе с тем чуть нагловато. Отсюда, видимо, и общая нелюбовь к сороке, всяческие гонения на нее.

И все-таки птица заслуживает более дружеского отношения к ней. Сороки вместе с кукушками и сойками истребляют в летнюю пору больших лохматых гусениц, на которых малая птаха и взглянуть-то боится. Кроме этого, сорока добровольно исполняет обязанности лесного санитара, расклевывая тушки погибших птиц и зверюшек. Без нее эпидемические заболевания среди обитателей леса возникали бы гораздо чаще, длились дольше, охватывая обширные участки.

Наконец, сорока — это «глаза» леса. Она всегда в гуще лесных событий, всегда в дозоре. Сорочья бдительность неусыпна, и, пожалуй, всякий зверь и всякая птица пользуются ее бескорыстными услугами.

Лесные жители верят своему дозорному: умолкают, прячутся, вовремя бросаются наутек.

Наблюдать за работой лесного «информатора» всегда любопытно. Об одном случае, связанном с сорочьей оперативностью, хотелось бы рассказать.

Проходил я как-то берегом лесного ручья. Тихо. Рано. Солнце только-только выплыло из-за горизонта.

У небольшого переката, где ручей весело считал камешки, увидел я рябчика-петушка. Он пил, сидя на старом пне, упавшем в воду. Смешно было видеть, как рябчик вытягивался бутылочкой, доставал клювом струйку, затем высоко запрокидывал голову с ершистым хохолком.

Заметив меня, упорхнул в кусты.

Немного поодаль я устроился под елью, достал пищик и поманил. Видимо, петушок был молодой, бойкий, задиристый. Он сразу отозвался и бросился в мою сторону. Еще раз поманив, я приготовил ружье и стал ждать.

Сейчас, думалось, подлетит, а то и придет — такое тоже бывает.

В это время над головой прошумели крылья. Чувствую: другая какая-то птица подлетела. Глянул осторожно вверх, а с елки, пикой подняв хвост и прищурив смоляной глаз, пристально смотрит на меня сорока.

«Испортит мне сейчас всю охоту», — подумал я и притих, жду. А рябчик в это время как нарочно голос подал. Плутовка снялась и полетела смотреть: кто это там свистит?

Не знаю, о чем уж она «говорила» с рябчиком. До меня только донеслось осторожно-предупредительное сорочье стрекотанье. И все стихло.

После этого, сколь я ни свистел, рябчик не отозвался.

Поднялся и пошел. И тогда услышал сорочий стрекот, но не отчаянный, а довольный, с какой-то смешинкой.

ГЛУХАРИНЫЙ УЖИН

Завечерье. Где-то за тучами катится золотой колобок солнца. Еще с утра попало оно в крепкую сеть из облаков. Временами казалось, что вот-вот распутает сетку, сделает в ней окошко и коснется ласково земли лучом-стрелкой. Но набегает новая тучка-заплатка и крепко-накрепко закрывает окошко. По-осеннему спокойно в лесу. Только из облака, что прикрыло «оконце», маком сыплется дождик.

На краю поля устроил я скрадок и вот теперь сижу в нем. Прямо перед шалашом грядой стоят высокие гибкие осины, похожие на девушек в цветастых сарафанах. Бусинки дождя садятся к осинам на листья, постепенно тяжелеют и скатываются вниз. Иногда вместе с каплями отрывается лист и ложится в стерню. Хочется выбраться из ухоронки и поднять эти первые листья осени. Но нельзя: сегодня пришел я незваным гостем на ужин лесных «рыцарей» и потому должен прятаться понадежней. Но «рыцари» почему-то не торопятся собираться. Приходится ждать.

Вдруг что-то звучно щелкнуло над моей головой и стихло. Высунул осторожно голову из ухоронки, поднял глаза на осину, что передо мной стояла, да — в шалаш. А на осине будто вершина обломилась: треснуло, зашумело…

Хотел из шалаша ловко выскочить, выстрелить вслед, но впопыхах выбил стойку, что посредине стояла, и шалаш — весь на меня. Пока из-под веток выбирался, глухаря и след простыл.

Бросил мешок за спину и отправился домой несолоно хлебавши. Ничто, казалось, теперь меня не развеселит. Но тут вокруг посветлело, и из-за туч наконец смущенно улыбнулось солнце. Дрогнули от неожиданности осины, зашелестели, стряхивая с листьев тяжелые капли. Поднял голову. Там, в высоте, неспешно качая крыльями, тек к югу журавлиный косяк. Видно, ранней будет нынче зима: торопятся в отлет птицы.

До боли в глазах смотрел за стаей, пока она не растворилась в голубом озерке среди туч. И горечь моей неудачи улетела вслед за журавлями.

ЛЮБОПЫТСТВО

Утро ясное, морозец легкий. Деревья, присыпанные первым инеем, присмирели, листом не шелохнут. Только березка в полном безветрии скупо роняет желтые монетки.

Скучное время настает для грибника: хороших грибов теперь много не сыскать. Вот разве опята, им и заморозок нипочем! Правда, сушить эти грибы мало проку, зато жарить или тушить в масле — уж куда как хороши! Особенно душисты и вкусны те, что ожерельями унизывают нестарые березовые пни.

Возьмешь корзинку и отправишься.

На восходе и шел я за опятами к дальней вырубке. Легкая тропка, проскочив лес, выбегает в поле. Еще за деревьями послышалось невнятно округлое бормотанье. Неужели тетерева! Выхожу из-за деревьев и вижу: разгуливают у свежей скирды, подбирая зерна, три косача. Вот один напыжился, хвост распустил, затоптался на месте и «загурковал». Разом оборвал песню, поднял от земли голову и осматривается сторожко.

Попробовал я схорониться за деревом, чтобы подольше за птицами понаблюдать — не часто их видишь! — да не получилось. Резко шагнул в сторону, треснул сучок под ногой, и сразу взлетели косачи. Двое через поле взяли к лесу, третий уселся на омете и озирается недоуменно.

Тихонько направляюсь в его сторону. Сидит! Только шея напряглась, как струнка. Делаю еще несколько шагов. Смотрит. И я на него смотрю, вижу уже косачиные черные бусинки глаз, в глазах и страх, и какое-то очень доверчивое птичье любопытство.