Андрей Батуев - Чудесный мир Страница 33

Возвращение Павлиночки казалось мне сном наяву, сказкой. Посудите сами, зимой, в январскую ночь, она вернулась к нам, точно желая поздравить нас с Новым годом! В действительности все было проще и вполне естественно: осеннее поколение бабочек группы ванесс зимует и с наступлением первых теплых дней вылетает из своих зимних укрытий. Крапивница, адмирал, павлиний глаз, которых мы видим в первые весенние дни, — это не вновь вышедшие из куколок бабочки, а зимовавшие с прошлой осени. Я ведь говорил, что Павлиночка исчезла в теплый сентябрьский день. Видимо, в мою комнату забыли закрыть дверь. Ожившая под лучами солнца, бабочка выпорхнула в сени. В сенях было темно и прохладно. Повинуясь инстинкту, она нашла какую-то щелочку и там схоронилась. Под влиянием низкой температуры она впала в зимнюю спячку. В канун Нового года долго топилась плита; разбуженная теплом бабочка выпорхнула из своего убежища и полетела на свет в комнаты, приняв нашу елку за весеннее солнце. Как видите, все просто, но просто для того, кто знает, а ведь мне тогда только что исполнилось семь лет, и для меня появление Павлиночки казалось волшебством.

Много раз я потом встречал Новый год, но, пожалуй, не получал в жизни лучшего подарка, чем в ту новогоднюю ночь.

Лесник-снайпер

В тот день я долго бродил по лесу и заплутал. Короткий вечер сменила ночь, вызвездило, а я все упорно продолжал «выходить».

Неожиданно невдалеке на берегу реки я увидел костер. Около костра временами поднималась человеческая фигура, отбрасывая огромную тень.

Четверо рыбаков горячо о чем-то спорили. Когда я вышел из леса, разговор оборвался. Сидевший у костра старик с редкой бородкой сказал: «Садитесь гостевать. Откуда будете?» Я объяснил, что заплутал. «Ночуйте с нами, а как рассветет, мы вам дорогу покажем», — предложили рыбаки. Я поблагодарил и прилег в стороне. Надо мной простирался необъятный звездный полог, языки огня, вспыхивая, выхватывали из темноты лица сидевших вокруг костра людей. Кругом была тишина, и только ночные насекомые, очарованные светом нашего костра, внезапно появлялись и, покружившись в освещенном пространстве, уносились в сторону реки.

Прерванный моим появлением разговор вскоре возобновился. «Ты говоришь, Кузьмич, — обратился молодой парень к старику с редкой бородкой, — что Петр Пантелеич промахнулся, а я этому не верю! В нашей округе на тыщу километров нет такого стрелка, как Пантелеич! Мне рассказывали, что он в гражданскую на полном ходу ссадил белогвардейский броневик, а там знаешь, в какую щелочку надо угодить? А ты говоришь — в медведя промазал. Быть того не может! Стрелок он классный, одно слово — снайпер!» — «Точно, что снайпер!» — подтвердили двое, молчавшие до этого. «А ты молод, да горяч, — возразил Кузьмич. — И я ведь знаю, что наш лесник — стрелок отменный, а только недаром говорят, что и на старуху бывает проруха! А было это вот как: пошел я, значит, за белкой. Иду, все по деревьям глазами шарю, а на дорогу-то и не взгляну, ни к чему мне. А как глянул, так и обмер: свежие медвежьи следы, агромадные, а рядом — махонькие. Знать, медведица с дитенком тут недавно прошла. Ну, думаю, айда, вертай отседова! Хоть и говорят, что медведь на человека первый не нападет, а только в молодые годы я видел одного мужичка, которого медведь так разукрасил, что и глядеть было страшно! Стал этот мужичок медведя по следу скрадывать, вышел на полянку да присел на поваленное дерево, а медведь за тем деревом сам охотника скрадывал да как мазанет его лапищей по голове, так всю кожу с головы на лицо и надернул! Уж почему он его совсем не пришиб — неизвестно. Нет, с медведем шутки плохи. Силища страшенная! Ну, тут бы мне и повернуть, а я еще маленько вперед прошел. Смотрю: что за оказия! Медведицы след дальше идет, а маленький пропал: куды ж он девался? Мать, что ли, его за ворот взяла, или он сам на нее забрался? Остановился и стою в раздумье, и вдруг вижу — на суку дерева лежит медвежонок, прижался к ветке и таращит на меня глазки-пуговки. Не знаю, откуда и смелость взялась, разобрал меня охотничий задор. Полез я за ним на дерево, а дело страшное: как вдруг матка вернется — пропала моя головушка! И жуть берет, а все за ним лезу. А он, чертяка, все выше да выше! Насилу его стащил: хоть и маленький, а подрал меня изрядно. Принес его домой, ну тут соседи собрались, всем интересно занятного зверя посмотреть. А наш столяр и говорит: „Экая тебе, Кузьмич, удача, ведь мать за сыном обязательно воротится! Тут ее проще пареной репы повалить!“ Ну, вы знаете, я охотник по мелкой дичи: белка, заяц, разная там птица, а медведь — не мой зверь! Тут надо охотника на большого зверя.

Пошел я к леснику: мол, так и так, помоги, а он поначалу заартачился. „Пусти ты, — говорит, — малыша в лес, на что тебе эта медведица?“ — „Как, — говорю, — на что? А шкура? А мясо? Я, тогда, — говорю, — к Егору-охотнику пойду!“— „Ну, ладно, — отвечает, — идем!“

Пришли мы в лес, привязал я медвежонка на цепочку, а сами на дереве засидку из ветвей сделали и ждем. Пантелеич ружье так укрепил, чтобы удобно было сделать выстрел, когда медведица подойдет; на всякий случай взяли фонарик ручной, сидим, ждем, а жутко! Малыш на цепи рвется, скулит, а матка все окрест ходит, а подойти не решается: людей чует.

Совсем стемнело, ноги затекли, сидеть неудобно, холодно, а медведица не подходит. Только слышно, как в ближних кустах ворочается. Натерпелся я тогда и уже мысленно себя ругал, зачем затеял все это дело. Наконец луна взошла: и вдруг видим — идет! Ночью медведица еще страшнее кажется: огромная, мохнатая, а идет тихо, без звука. Подошла и давай свое дитятко лизать, а он подлез под нее и сосет, да так громко, слышно, как губами причмокивает. Начал Пантелеич выцеливать, долго ладил ружье, да вдруг как ахнул выстрел! Медвежонок подпрыгнул, перекувырнулся — и только кусты затрещали, медведей и след простыл. Я говорю: „Что ж это ты, Пантелеич, обмишурился, никак промазал?“ А он в ответ: „Не всякая пуля, попавшая в цель, убивает“, — да и прыгнул на землю. Там он что-то долго возился, должно быть, следы крови искал, а я и слезать боюсь. Наконец спустился. Цепочки — и той нет!

На другой день я с Егором-охотником ходил и нигде кровинки не нашел. Вот так-то! — заключил рассказчик. — В шляпку гвоздя попадает, а в медвежий бок — промазал!»

У костра воцарилась тишина. Было слышно, как мурлычет козодой. «Ты уж, Кузьмич, не обижайся, — сказал молодой парень, — а тут что-то не так! Не мог Пантелеич промазать, разве что руки застыли!»

Вскоре я задремал. Разбудил меня Кузьмич. Солнце уже встало, лес звенел от птичьего разноголосья. Куковала кукушка.