Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были Страница 35

— Да не в нехватке дело! Все гораздо сложнее. Стремление к охоте само по себе преодолимо, но следует ли тушить его в себе, как что-то непременно дурное, низменное? Ведь речь-то не о том, чтобы убить зверя и насладиться убийством. Охотничий азарт — это ведь сложнейшие ощущения, разные эмоции. В охоте я не ищу ни мяса, ни заработка. Как тебе известно, я на нее только трачусь. Для меня важнее испытать чувство удовлетворения, когда сумел перехитрить умного, осторожного зверя, а иногда зверя сильного и опасного. Меня радует трудный красивый выстрел и хороший трофей. Да разве передашь все охотничьи чувства? На охоте я отдыхаю. Отдыхаю от людского шума и рева техники, от бумаг и забот. Наслаждаюсь простором, пейзажами, дальними далями, дымом костра, влажными лесными тенями, тишиной… Я наконец на охоте обостряю свои чувства, как бы заряжаю свой «психический аккумулятор». Разве это плохо? Или я не имею права на активный отдых?

— Не отдых это, а мученье, — отвечала Валя, упрямо стоящая на своем.

Игорь Петрович сокрушался, что его доводы не действуют на жену. Он, горячась, доказывал, что и мучения бывают прекрасными, что не случайно многие люди высочайшего интеллекта испытывали страсть к охоте — Толстой, Некрасов, Тургенев, Бунин…

Этот спор не заканчивался, а выдыхался сам собой. Валя в конце концов переставала возражать, оставаясь при своем мнении. Игорь Петрович еще некоторое время шумел, искал поддержки в книгах, ссылался на авторитеты. Доставал, например, журнал с превосходной статьей Юрия Нагибина «Охота — источник творчества», упоенно читал эпиграф: «Прекраснейшее, что есть на свете, — право вверяться древнейшему человеческому инстинкту охоты». Он потом не замечал, в какой момент переставал читать вслух, для Вали, которая уже занялась домашними делами, и продолжал читать для себя. Знакомое, читанное ранее и потому многократно проверенное на убедительность, неотразимость и изящность доводов…

Да, прекраснейшее, что есть на свете…

…Восточный край неба понемногу серел за темным заслоном леса, потом незаметно начинал напитываться синевой и прозеленью, акварельно чистыми и прозрачными оранжевыми тонами, красными. В неуловимых отсветах этих еле проступающих красок постепенно растворялись Млечный Путь и спирали галактик, истаивали звезды. На фоне лесной темноты смутно проступали деревья — сперва густыми штрихами, линиями на однотонной дотоле плоскости, а затем они как бы отделялись от нее, вылепляясь в объемные фигуры. В светлеющей воде вырисовывались камни, галька, угадывались шевелящиеся космы водорослей. Птичьи голоса все увереннее наступали на комариный звон, из травы выплывали утиные выводки, полированную гладь воды с благородным матовым блеском мутил слабой, неверной рябью ветерок.

В дальний конец залива черной глыбой бесцеремонно свалился сохатый, тут же опустил голову под воду, поднял ее уже с огромной зеленой бородой и принялся отряхиваться.

Пора переходить от выжидания к поискам, решил Игорь Петрович, и тихо двинул оморочку вдоль берега. В свете зари мягко поблескивали волны, «запущенные» им на покойную ширь залива.

Лось заметил движущийся предмет, навострил уши, замер с полным ртом водорослей, а распознав человека, шумно забурлил к берегу, облил его потоком воды и исчез за деревьями в трескучем шумовом сопровождении. Утки тревожно закрякали, вытянув шеи, и маленькими корабликами шустро заутюжили воду, спеша к траве. Взлетели невесть откуда взявшиеся цапли и торопливо замахали крыльями, нескладно изогнув длинные шеи. И снова все замерло в прозрачности светлеющего неба, разжигаемого зарозовевшим востоком.

Выплыв из залива в протоку, Игорь Петрович направил оморочку по ее слабому течению и затих, чуть-чуть шевеля опущенным в воду веслом и всматриваясь в берега. Протока то расширялась, отодвигая в сторону лес, то сужалась и уходила под арки сплетенных ветвями деревьев. На плесах течение почти совсем замирало, а вода, подкрашенная рассветом, становилась такой прозрачной, что было видно, как шевелят жабрами бычки, дремлют в ожидании дня хариусы, сохраняют задумчивую неподвижность тальники, вейники и их отражения в прибрежной воде.

На перекатах говорливые струи подхватывали оморочку, свесившиеся с деревьев ветки шлепали по ее бортам, а отражения густо забрызганных росою тальников ломались. И снова была тишина плеса, и новый перекат надвигался, а пантача все — или уже! — не было, хотя в свежих изюбриных следах на дне протоки еще стояла илистая муть.

Игорь Петрович смотрел на тихую протоку, большие деревья, крутые сопки и просторное небо и в который раз повторял выплывшую из глубин памяти мысль о том, что люди, перечисляя семь чудес света, забыли поставить на первое место лес в соседстве с водой. Древние греки говорили: «Вода есть главное». И Аксаков верно писал: «Все хорошо в природе, но вода — красота всей природы…»

А в следующую минуту лирическое настроение сменилось озабоченностью. Человек бездумно загрязняет воду, не отдавая отчета в том, что это угрожает самой жизни не так уж и отдаленных поколений. Чистую воду в некоторых государствах возят танкерами и продают. Иссякают даже подземные воды… В Африке, Азии, Южной Америке на свежую воду смотрят как на благо и лекарство…

И в самом деле, комиссия здравоохранения ООН заключает: каждый четвертый житель нашей планеты страдает от отсутствия потребной питьевой воды. Именно из-за этого ежегодно умирает до пятнадцати миллионов детей… Пусть не на Дальнем Востоке. Но ведь теперь пить воду из многих речек и здесь стало рискованно, а то и опасно.

Игорь Петрович опустил в воду руку, и снова его охватило беспокойство: «Проблема чистой воды скоро будет такой же острой политикой, какой уже стала нефть…» — подумал он.

Игорь Петрович перевел взгляд на лес. Сколько красоты и силы в этих деревьях! Вот эти кедры и ели — часовые тайги и покоя. А рядом с ними маньчжурские орехи и ясени, амурские бархаты в лианах китайского лимонника — все равно что гости с далекого юга Азии, вырядившиеся в экзотические одежды. Россыпь березок, поляна высокотравья с одиноким ильмом-великаном. Так и хочется навсегда вместить все это в душу и сердце! Не в том смысле, что запомнить, сохранить в себе благодарное чувство, а именно сжиться, слиться со всем этим, ощутить природу частью собственного естества. Вместить ее так же легко, полно и во всей глубине, как речное зеркало вмещает прибрежные деревья, облака, вот эту ладонь, как капля росы вбирает в себя картину окружающего мира…

Четыре ночи безрезультатно проискав пантача в заливах и протоках, Игорь Петрович решил отоспаться, а потом дня на два сходить на вершину сопки, в ветреной бескомарной прохладе которой могли скрываться пантачи. И еще хотелось ему осмотреть горный таежный мир с высоты.