Борис Дедюхин - Тяжелый круг Страница 37

— Зачем ты прикончил Эбера, ведь мог бы быть хорошим вторым, все равно же приз наш? А тебе личная слава дороже!

— Я сажусь в седло, чтобы выигрывать, а не выгадывать, — ответил тогда Насибов.

Что ж, слов нет, это заявление мужчины, но и Готлиб был вправе сделать вывод, что Насибов — жокей жестокий, могущий не посчитаться с лошадью, если будет возможность прийти первым. А сейчас Готлиб опасается за Анилина — в кои-то веки заимели столь выдающегося скакуна! Да, но разве Николай Насибов не понимает, что за лошадь Анилин, любимый его Алик!

Насибов видел, что Долматов колеблется, стал убеждать еще запальчивее:

— Евгений Николаевич, поверьте мне, я не враг ни себе, ни лошади, ведь я чувствую, да — чувствую! Может быть, один только я верно чувствую состояние Анилина: я слышу работу его сердца, когда сижу верхом — сердце его бьется так же точно, как и раньше билось.

Долматов поверил. У чистокровной верховой сердце вообще очень большое — бывает весом до шести килограммов, тогда как у тяжеловозов, больших по массе в три-четыре раза, оно всего до четырех килограммов, а у Анилина сердце и легкие феноменальные — потому-то у него грудная клетка вперед выдается, как форштевень у крейсера. Да, это так, все это Долматов хорошо знал, но он имел задание и полномочия снять Анилина со скачек и потому постарался быть сдержанным в словах:

— Не понимаю, — сказал он, хотя, конечно, все отлично понимал, — не понимаю, зачем тебе рисковать… А раз так воинственно настроен, валяй: сломаешь Анилину ноги, себе — голову.

Так и договорились.

Нельзя сказать, что Николай чувствовал себя спокойно и беспечно, приняв всю ответственность за Анилина. Нет, он не сомневался в своей правоте — досадных случайностей боялся.

Прежде чем задать корм, тщательно осматривал его, даже на зуб пробовал, воду из ведра сначала сам отпивал. Ночами заходил в конюшню, и каждый раз его встречал бодрый голос Кулика:

— Здесь я, здесь, не сплю!

— Хорошо. Глаз не спускай, — наказывал Николай, но это было излишне: Кулик находился возле денника Анилина всю ночь бездремно. Долматов также постоянно крутился на конюшне, только дважды отлучался — говорил по международному телефону. Сначала с Москвой говорил, с Семеном Михайловичем Буденным, потом с Голландией: сообщили оттуда, что наш мастер-наездник А. Крейдин на русском рысаке Османе выиграл приз Голландско-Советской дружбы в городе Утрехте. Отлично выступил другой московский наездник В. Ратомский в Англии. Долматов принес лондонские газеты, прочитал: «Россия была и осталась не знающей удержу тройкой», «Русские умеют выигрывать не только в космосе».

Не без намека, надо думать, притащил иностранные газеты Долматов — понимал Насибов, что от них с Анилином ждут на Родине только победу.

Большой приз Европы за все годы его розыгрыша еще ни одна лошадь, кроме Анилина, не брала дважды, а советский крэк, судя по всему, прицелился на третью победу. Кому это могло понравиться? Ясное дело, что никому, а уж тем более коннозаводчикам ФРГ, так как приз-то учрежден Кёльнским ипподромом. Хозяева выставили пять лучших своих лошадей.

Парад участников открывал по традиции прошлогодний победитель Анилин. Ему, конечно, хлопали, приветствовали тепло и уважительно, но буря восторга поднялась, когда вышел на круг темно-гнедой немецкий скакун английского происхождения Люциано. В этом году он выиграл шесть скачек подряд, в том числе Дерби, Аран Бокал, Большой приз Дормунда. Очень верили в него зрители, а их собралось на ипподроме из разных городов ФРГ, ни много ни мало, двадцать тысяч человек. Скачка транслировалась по телевидению на ФРГ, Францию, Англию и другие страны Европы.

В паддоке Николай и Кулик массировали Анилина с двух сторон. Делали они это на совесть — Анилин иногда даже приседал под их ладонями-прессами.

— Как настроение, Алик? — спросил Николай и ждал ответа.

Он понимал Анилина с полуслова, если считать за слова те движения, которыми лошадь говорит о своих чувствах. Анилин не пытался как-то особенно доказывать, что в этот день он, допустим, скакать не может, — он просто прижимал уши, и Николаю становилось ясно; а если он рвался в бой, то уши его ходили взад-вперед, как концы ножниц, и в глазах светилось торжество: «Ох и проскачу я нынче!» Не было случая, чтобы Николай неправильно понял своего скакуна.

22 октября 1967 года Анилин был боеспособен и порывист, как никогда, каждое его движение было точно и поразительно целесообразно. Скачка! В ней и только в ней вся радость и смысл жизни. Полевые цветы в неволе — в кувшине или вазе — не живут, а если и теплится в них какое-то время жизнь, то в голубом колокольчике не увидишь уж летнего неба; тускла и скучна, не золотится без солнца ромашка; не полыхнет без ветра костровым огнем иван-чай; простенькие розочки таволги не дадут в бездыханной комнате медового настоя. Полевые цветы — только в поле цветы, только в просторе живут. Анилин всегда болел в дороге, толстел и терял спортивную форму от домашнего безделья, выходил из порядка, если был большой перерыв между стартами, но он был всегда горяч и весел в период скачек.

Насибов пошел взвешиваться. Один килограмм — одежда вместе с мягкими хромовыми сапожками, еще один — седло с привязанными к нему стременами и подпругой. И плюс три килограмма свинца — это за то, что в прошлом году был победителем.

Анилин спокойно и с интересом наблюдал за предстартовой суетой. Видел и то, что рядом с ним крутились молодые воробышки, с надеждой и ожиданием поглядывавшие на него. Но Анилин ничем не мог их угостить, и они, потомившись и разуверившись, перемахнули к другой лошади.

Не раздражали Анилина боксы старт-машины, которые вслед за Францией и США завели западногерманцы: понимающе и без нетерпения наблюдал, как с шипением поворачивались задние пневматические колеса, как устанавливались на шарикоподшипниках передние, выпускающие ворота, как разворачивался уродливый тягач. Ничто уж не могло сейчас повлиять на его настроение — всякие диковины повидал он на свете и научился ничему не удивляться.

Когда Анилин пошел к старту сильным махом, с трудом сдерживаемый Насибовым, то по тишине, настоявшейся на огромных трибунах, можно было угадать, сколь серьезный и важный момент наступил.

Немецкие жокеи, очевидно, решили совместными усилиями одолеть Анилина: нарядный караковый жеребец Иликс, у которого шансов на победу почти не было, взял на себя роль лидера, повел себя так, словно бы на него возлагалась главная надежда немецких конюшен, — вышел вперед якобы с намерением так первым и остаться, а на самом деле лишь для того, чтобы вовлечь в изнурительную борьбу Анилина. В это время другие, и в первую очередь Люциано, должны были отсидеться сзади и сберечь силы для победного финиша.