Вячеслав Пальман - Там, за рекой Страница 37

Первое чувство, которое он испытал, проснувшись на заре, был голод. Приученный к регулярному кормлению, организм требовал пищи. Архыз потянулся, глубоко вдохнул свежего и чистого воздуха и прежде всего отыскал тропу, где следы лошадей. Свою дорогу. А затем уж отвалил влево и начал поиск съестного.

Он разжился тетеревиным гнездом. Сама тетёрка удачно избежала его зубов, выпала из гнёзда и улетела. Остались яйца, полдюжины светло-жёлтеньких яиц.

Больше, сколько Архыз ни рыскал, поживы не нашлось.

А скоро очень слабый, едва заметный запах напомнил о Лобике и ещё о чем-то домашнем.

Сбежав с высоты, Архыз пошёл на этот запах, отыскивая его среди усилившихся испарений. Душно и сильно пахли цветы, целые колонии ландышей мешали ему, он кружил, кружил по лесу, пока не увидел белые ленточки разодранной человеческой одежды. Шаловливый ветер развесил их по колючим веткам калины.

За калиной, на каменном взлобке, он отыскал ещё более удивительные вещи: разорванный рюкзак, пустую флягу и тяжёлые стеклянные банки, запотевшие от ночного холода. Банки чуть-чуть попахивали мясом. И Лобиком, но каким-то непривычным Лобиком.

Банка, которую Архыз облюбовал, не поддавалась ни лапам, ни зубам. Крепко закатанная, она несомненно хранила в себе съестное Архыз изучил её со всех сторон, покатал по земле и заскучал. Полежал в грустном расположении духа, потом снова стал катать находку туда-сюда, пока судьба не сжалилась над ним. Когда Архыз в сотый раз толкнул банку носом, она чуть подскочила над плоским камнем, покрытым мхом, и упала с этого камня на другой.

Овчар ещё не видел, как она распалась надвое, но каким же прекрасным запахом повеяло на голодную собаку! Ещё секунда — и Архыз быстро, но без жадности, остерегаясь острых краёв побитого стекла, стал хватать чуть обжаренное и залитое жиром мясо.

Чудо-завтрак! В банке, пожалуй, находилось не меньше восьмисот граммов превосходного мяса. Архыз старательно вылизал все до капельки и отяжелел.

Но побежал дальше.

Огибая травянистый холм с несколькими сосенками на каменном склоне, Архыз внезапно затормозил и по природной осторожности юркнул за куст рододы. Впереди, в том же направлении, шагал человек с палкой в руке. Сутулая спина его, осёдланная рюкзаком, серый от старости плащ с подоткнутыми за ремень полами, чтобы не мешали идти, — все это показалось Архызу знакомым, но ветер дул от овчара, а без запаха он не мог вспомнить, кто это такой.

Небольшой манёвр, сделанный с ловкостью волка, вынес Архыза вперёд. Он свернул в березняк, обогнал путника, и когда на него накинуло запах, то, умей Архыз улыбаться, непременно улыбнулся бы во всю клыкастую пасть.

Шевельнув хвостом, Архыз вышел из-за кустов и остановился. Сразу замер на месте и человек, правая рука его потянулась к топору.

— Фу, черт! — пробормотал он, явно посчитав Архыза за волка. И обернулся — нет ли ещё одного сзади.

Архыз лениво помахал хвостом. Жест, означающий дружелюбие и приглашение к знакомству.

— Дак это ты, Архыз! Ну, напугал… — Александр Сергеевич взмахнул руками. — Как же так… Раз ты появился, само собой, и твой хозяин должон находиться поблизости. Или ты один?

Овчар дал себя погладить, грубая ладонь Сергеича не была неприятна, однако он вывернулся и озабоченно побежал вперёд. Смотритель приюта отстал.

— Эй, кобелина, ты меня загонишь, убавь рысцу, вместе пойдём…

Но Архыз только оглянулся. И тогда Александр Сергеевич сбавил шаг. Значит, Молчанов на Тыбге.

В тот долгий и ясный день ни собака, ни путник до балагана не успели дойти.

Архыз при переходе через речку потерял след, долго выбирался из ущелья; лишь к вечеру вновь отыскал тропу, а тут упала росистая ночь; он основательно вымок и, как мы уже знаем, явился в лагерь ловцов только глубокой ночью.

Саша лишь в первое мгновение обрадовался своему овчару. Но уж через минуту посерьёзнел. Мать не могла отпустить его нарочно. Самовольная отлучка?

Он оглядел ошейник. Цел и невредим. Без лишних слов завёл Архыза в узенькие сенцы, где лежали седла, привязал его, поставил перед обиженной мордой овчара консервную банку с остатками супа и пошёл досыпать.

Не тот, конечно, приём, на какой рассчитывал благородный овчар. Он всей душой, а его сразу на поводок. Ах, люди, люди…

Все на Тыбге успокоилось. Только Саша не сразу заснул. Думал: а не случилось ли что с матерью, если она отпустила овчара? Может быть, таким способом давала знать, чтобы вернулся?

Недоумение разрешилось утром.

Когда тебе за полёта лет, по горам не больно разбежишься. Александр Сергеевич к вечеру устал, спустился с лугов пониже, где пихтарник, и ночь провёл под лесной крышей у маленького костра.

Утром, ополоснув лицо холодной водой из родничка, он попил чаю, закусил хлебом-маслом и, дивясь только что взошедшему солнцу, ясности, зелени, искристым росам на лугу, ощущая силёнку и приподнятость духа, пошёл дальше, надеясь сегодня-то встретить Сашу и передать ему важное сообщение.

Охотники как раз вернулись от ловушки с пустыми руками и сидели около балагана, когда снизу, из березняка, показалась фигура человека.

Все встали, пошли навстречу.

— Это же форменное убивство — на такой косогор забираться, — сказал вместо приветствия Александр Сергеевич. — А вы, хлопцы, нет чтобы пособить старику, лошадку, само собой, подать на ту сторону, расселись и сидите, как петухи на насесте… Ну, здорово, что ли, охотнички! И ты, Саша, в их компанию затесался?

Он сунул всем по очереди руку, похлопал Сашу по спине и, нарочно охнув, сел на лавку. Перед ним тотчас появился горячий чай, мясо, хлеб.

— Да я ж сытый. Во-он за тем бугорчиком поспал и, само собой, позавтракал.

Но за чай все же взялся. Чай — он не вредный.

Выпил кружку, послушал рассказы ловцов, огляделся.

— А кобель твой где? — спросил у Саши с плохо скрытым беспокойством.

— Он у него пятнадцать суток схлопотал, — засмеялись хлопцы. — За самоволку, значит.

— Вы не знаете, что дома у нас?

Саша спросил на всякий случай. Где Сергеичу знать, он же на Эштене.

— Дома-то? Дак все в порядке. Когда я туда спустился, дай бог память? Третьего дня. Ну, само собой, Елене Кузьминичне визит нанёс, чаи погоняли, а потом дождался милиции и опять же наверх подался.

— Милиции? — повторил Саша.

Мог ли смотритель приюта оставаться безучастным после того, как словил Хобика? Рана у оленя свежая, пулевая. Стрелян близко, где-нибудь на Скалистом. Уж если сюда браконьер забрался, то, видно, отчаянная головушка. Такой и в балаганы явится. А там туристы вот-вот придут. Чёрный человек вокруг бродит. Сегодня ему олень попался, завтра — кто другой на мушке окажется.