Валентин Копылов - ПОКА ГРЕЕТ ОГОНЬ Страница 4

Данько стал медленно приближаться к Шайтану, застывшему на белом снегу гигантской рыжей кляксой. Все ближе и ближе чужой ненавистный запах, забивающий ноздри тяжелым смрадом. Шайтан затаил дыхание. Нарастает злоба. Он слышит, как бешено колотится сердце. Еще мгновение — и оно выскочит из груди. Пора!..

Не глядя в сторону врага, Шайтан подобно пружине взвился вверх, и оскаленная злобная пасть страшно щелкнула возле горла человека. Данько прикрыл горло рукой и попытался отскочить, но собака успела поймать его за воротник и, яростно рыча, старалась повалить на землю. —Место, Шайтан, место,— пытаясь перекричать утробный рев Данько, завопил Вовкин отец. Шайтану мешала расправиться с нарушителем его границ толстая цепь, и он потянул упирающегося человека ближе к забору. На выручку рванулся приехавший вместе с Данько парень. Благодаря их стараниям, пострадавший лихо выскочил из полушубка, оставшись в красной рубахе. Не выпуская из пасти полушубок, Шайтан продолжал осыпать грозной бранью обидчиков. Жесткий ошейник впился в горло, и рычание пса становилось все приглушеннее, но оно не казалось от этого менее свирепым. —Хорошо, хорошо,— не то одобрительно, не то осуждая, произнес толстяк.— Сколько ему? —Девять месяцев. —Девять месяцев,— повторил Данько.— Зверь, а не собака, но я и не таким ребра обламывал. Уши бы надо купировать. Еще злее будет. Поздновато, конечно, но ничего. Пса забираю. Шайтан сидел возле полушубка и искоса наблюдал за приготовлениями людей. Казалось, они перестали интересоваться псом и начисто забыли об его существовании. Это и успокаивало, настораживало. Как бы то ни было, он всегда должен быть готов к отпору, Симаков старший принес груду тряпья и бросил на снег. Теперь толстяк поспешно натягивал на себя ватные штаны, телогрейку, валенки. Шайтан сменил позицию. Он демонстративно улегся на дорогом полушубке и делал вид, что дремлет. —Все готово, — крикнул напарник Данько, разглядывая на ладони какой то предмет, оканчивающийся острой иглой. —Ну, с богом, — ответил ему Данько и решительно направился к Шайтану, Они встретились глазами. и Шайтан содрогнулся. К нему шел человек, полный решимости, сознающий свою власть и силу, Человек недобро усмехался, его губы шевелились, и до тонкого слуха Шайтана донеслись слова: —Паршивый пес. ты думаешь и тебя испугался? Как бы не так! Просто не ожидал. Теперь твоя очередь пугаться, мерзкая скотина. Шайтан злобно зарычал и ответ. И если бы человек понимал собачий язык, то услышал бы следующее: «Я никогда не покушался ни на чью жизнь и свободу. Я защищаю себя и свою территорию. Берегись переступить границу». —Ну что, дрожишь, жалкий пес? Я возле твоей границы. Нападай. Или от страха у тебя отнялись лапы? Шайтан ответил рычанием: «Что же ты остановился? Тебе осталось сделать одни шаг. Понимаю. Ты растерялся. Ты думал, я начну скулить, спрячусь в конуру. Ошибаешься». Заметно сконфузившись, Данько сделал три шага назад. —Он настоящий гипнотизер, черт бы его побрал. Не собака, а джин какой-то. Да- а- а. Попытка не пытка, попробую еще разок. Он опять стал медленно приближаться к собаке, внимательно следившей за ним. Шайтан заметно нервничал. Все ближе и ближе ненавистное лицо: твердое, злое. Он не мог понять, чего хочет от него этот человек, идущий на риск не ради волнующего момента схватки и не ради хватающего за душу радостного чувства победы. Зачем же? Зачем? Что нужно ему от него? Непонятное волнение охватило, пса, мешая собраться с силами. Он глухо заворчал и, когда нога в черном валенке переступила невидимую запретную черту, понял, что промедление подобно поражению, и, уже ни о чем не думая, бросился на противника. Готовый к любой неожиданности, Данько не растерялся. Защищая лицо левой рукой, он правой молниеносно схватил возле собачьей шеи цепь. — Что, голубчик, попался! — С невероятной силой он прижал голову пса к земле и, навалившись грузным телом, окончательно сковал движения Шайтана. Но этого Данько показалось мало. Он сильными руками сдавил собачье горло. —Делай укол,— крикнул он своему напарнику. Пес натужно хрипел, роняя сгустки кровавой пены. Не физическая боль, а что-то гораздо страшнее и опаснее пронзило сердце. Любая рана заживает, оставив на теле след, но кто залечит сердце, растоптанное грязным валенком? Сможет ли он уважать себя после всего случившегося? Не наступило ли черное время, когда он, презирая себя, не посмеет поднять гордо головы, навсегда лишенный чувства собственного достоинства, утративший мужество и способность противостоять чужой силе? Не будет ли он, поджав хвост, убегать от малейшей опасности? «Что вы со мной сделали, люди? — как бы вопрошал пес безумным взором, теряя сознание.— Нет и нет! Я не сломлен. Не боюсь вас и не боюсь никого. Не было в моем сердце страха и не будет». Тут в голове у него помутилось, и он безжизненно растянулся на снегу. —Заснул, наконец,— сказал с облегчением Данько, отряхиваясь от налипшего снега. Крепко заснувшего пса взяли за лапы, отнесли к машине и, затолкав в багажник, прикрыли: сверху рваной мешковиной. Взревел двигатель, машина дернулась, словно раздумывая, увозить ей Шайтана или нет, и тут же, подчинившись воле водителя, резво покатила сквозь ползущий навстречу липкий туман.У НОВОГО ХОЗЯИНАИз множества собачьих пород у немногих, в том числе и у кавказской овчарки сохранилось стремление относиться к человеку как к равному. В этом их величие и горе. Человеку претит независимость зверя. Он непременно хочет стоять выше. Первые шесть дней прошли в приступах бешенства и лютой злобы. Шайтан грыз конуру, разбрасывая по снегу щепки, разорвал на мелкие клочки подстилку, едва не обломал зубы о толстую и ржавую стальную цепь, опрокидывал кастрюлю с вкусной, дурманящей голову пищей. Голод вызывал спазмы в желудке. Цепь, еще недавно казавшаяся пушинкой, налилась свинцовой, тяжестью и клонила к земле. Его стало пошатывать. Новый хозяин Виктор Иванович Данько особо не волновался. Чем лучше пес, чем он благороднее и сильнее духом, тем дольше будет сопротивляться. У Данько и мысли не было, что собака может околеть от голода, когда ей два раза в день предлагают вкусную пищу. Пока есть силы — пусть голодает. Собака не человек. Она не переступит границу между жизнью и смертью. Шайтан едва стоял на снегу. Смертельная тоска тонкой пленкой подернула глаза, безжизненно обвисли уши и хвост. Приближался конец. Действительность перестала его волновать. Он находился во власти прошлого. Множество видений проходило перед ним, быстро сменяя друг друга, и только одна картина вдруг повисла в воздухе и неожиданно к великому удовольствию пса постепенно разрастаясь вытеснила все постороннее и ненужное, заполняя золотыми тонами близлежащее пространство. Осень теснятся ели и сосны, громко шумят багровыми листьями осины, шуршат высохшие травы. Длинноволосые ивы печально склонились над темной водой. Они доверительно шепчут Шайтану с грустью: «Нет мира чудеснее нашего, нет леса прекраснее нашего, нет неба синее нашего нет ветра прохладнее нашего. Каждый из нас неприметен, но вместе мы и есть природа: зеленый ли цвет, рыжий ли, нет между нами различия. Мы пальцы одной ладони». Запомнился Шантану тот день с раннего утра и до позднего вечера. Да и можно ли забыть его, если в тот день случилось событие, настолько его взволновавшее что и поныне у него сладко кружится голова и азартно трепещут ноздри при воспоминании о нем. Зайчишка. Обыкновенный зайчишка - белячок вдруг выкатился серым комочком на тропинку и остановился перед растерявшимся псом. Мгновение длилось их знакомство, но этого было вполне достаточно, чтобы застывшие в неловких позах существа поняли: один из них охотник, а другой дичь. Юркий зайчишка первым принял решение. Он резко кинулся в сторону. Спасайте, быстрые ноги! Увидев мелькающие заячьи лапки, Шайтан сломя голову ринулся следом. Высокая, трава и кустарники — его союзники и смертельные враги косого. Через несколько десятков метров пес настиг зверька, и короткий, разорвавший лесную тишину, похожий на детский плач крик зайца взметнулся к вершинам деревьев и затих. Шумели травы и шелестели листья, качались ветви осин, и в тревожном молчании продолжали стоять хмурые ели. Как будто ничего не произошло. Как будто не с их молчаливого согласия произошла лесная трагедия. Молчат деревья. Их не волнуют чужие судьбы. Едва движется по древесным жилам прозрачный сок. Ночные холода обморозили корни-ноги, гуляка-ветёр сшибает последние сухие листья, голые сучки топорщатся в разные стороны, взывая о помощи. Медленно и неотвратимо засыпают деревья, чувствуя приближение зимы. Что им чужие судьбы? Кажется, с таким аппетитом Шантан никогда еще не ел. Горделиво поглядывая по сторонам, он фыркал, урчал, громко чавкал, пытаясь доказать всем, что Шайтан умеет жить по бескомпромиссным законам тайги не считаться с ним крайне опасно. Из кустов выскочил Вовка и растерянно остановился. Он даже протер рукой глаза, не веря увиденному. Шайтан, довольный произведенным на хозяина эффектом, доел зайца и, приблизившись к Вовке, лизнул руку. —Пошел вон! — неожиданно закричал Вовка. Почему хозяин рассердился. Шайтан не понял. Может, оттого, что не поделился с ним добычей? Скорее всего поэтому... Теперь он мог отличить запах зайца от тысячи других запахов. Они возвращались из леса и были недалеко от поселка, когда вновь запахло зайцем. Шайтан замахал хвостом и взволнованно забегал вокруг Вовки, отыскивая след. Догадавшись в чем дело, хозяин произнес: «Ищи! Ищи!» След привел на пустой огород, окруженный высокой стеной высохшего бурьяна. И здесь произошло чудо. Воздух неожиданно взорвался громким хлопаньем крыльев, и стайка серых куропаток, поднявшись на крыло, полетела в сторону поля, засеянного озимыми. Шайтан стремительно бежал следом, но стая удалялась все дальше и дальше. Наконец она растаяла в синей дымке нолей. Тяжело дыша, пес остановился... Каково же было его удивление, когда Вовка в ответ на его неудачу проявил по истине чудовищный восторг. Мальчишеской радости не было предела. —Шайтанушка! Миленький! Красавец ты мой! Пусть только папка теперь ружье не купит! Ты же у меня лучше всех сеттеров и спаниелей вместе взятых, Правда ведь… Шайтан? Пес шустро вилял хвостом, и радости его тоже не было предела. Он продолжал жадно вдыхать запахи леса, слегка кружившие голову. Ему показалось, что он всегда бегал по этим лесам и полям, смотрел на эти облака и солнце, слушал нескончаемую мелодию ветра, ловил живые, удивительно приятные запахи. Будь его воля, он никогда и ни за что, ни под каким предлогом не ушел бы отсюда, навсегда поселившись в чудесной стране, которую человек назвал лесом. Но Вовкин голос, такой дорогой и близкий, властно звал туда — в мрачный поселок. — Шайтан! Шайтан!— призывно звенит мальчишеский голос.— Шайтан, проснись! Хватит дурака валять. Подохнешь ненароком... Пес с трудом поднял тяжелые веки и увидел протянутую волосатую ладонь. Ладонь то опускалась, то поднималась к его носу, предлагая съесть аппетитно пахнущий, сводящий с ума кусочек сырого красноватого мяса. Пес колебался, отворачивал голову, но глаза не могли уже оторваться от сладостного видения. Оно способно вырвать его из рук приближающейся смерти... Он продолжал сопротивляться, крутил головой, сжимал зубы, но уже знал, что сейчас проглотит мясо и будет жить. Только каким оно станет, его дальнейшее существование на белом свете? Мясо съедено. Пес не просит добавки. Презирая себя, он закрыл глаза. Ему стыдно смотреть на мир. «Позор»,— кричат серые вороны. «Позор»,— гудят провода. «Позор. Позор»,—несется со всех сторон. Хозяин принес полную кастрюлю похлебки, вылил в просторную банку и пододвинул Шайтану. «Да. Да»,— молчаливо соглашается Шайтан. Теперь все равно. Кусочек мяса или похлебка, много он пищи съест или" мало —дела не меняет. Все его потуги сохранить независимость и преданность старому хозяину разбились о железную стену голода. Он сопротивлялся по мере своих сил и возможностей. Остановившись на грани между смертью, сулившей ему навечно остаться верным юному хозяину, и жизнью, заставляющей сжиматься собачье сердце при одной мысли о предательстве, трусости, он сделал выбор, остановившись на жизни. Ему было всего девять месяцев. Щенячий возраст, когда еще не сформировался характер, когда никому не известно, в том числе и самому Шайтану, каким он станет, повзрослев. Злым или добрым, трусом или смелым, жалким завистником или великодушным и честным псом? Что возьмет в нем верх и что будет определять характер пса, покажет будущее. Шайтан изрядно похудел. Лопатки, приподняв шкуру, торчали двумя сиротливыми горбиками. Жесткая рыжая шерсть свалялась и висела клочьями, глаза запали, потускнели и совершенно не отражали света. Смотрел он исподлобья, недоверчиво. Он словно оглох. Что-то в нем оборвалось и замерло, отбросило назад, в далекое прошлое, когда он делал первые шаги по качающейся земле, когда, пораженный обилием окружающих предметов и массой собственных ощущений, не знал, как реагировать на незнакомую обстановку. Он перестал радоваться и совершенно утратил дружеское расположение к людям. Он растворился в своем горе. Его большой лохматый хвост обвис, не проявляя ни малейшего желания засвидетельствовать кому-либо почтение или знаки дружбы. Шайтан словно с головой погрузился в седой качающийся туман, заслонивший белой невесомой пылью действительность.БЕЗРАДОСТНЫЕ ДНИБесконечной чередой бежали дни, ничего не изменяя и не внося нового в жизнь Шайтана. Он неукоснительно выполнял возложенные на него обязанности по охране дома. Хозяева были им довольны. Непривередливый в пище он ел, что давай. Потом в доме Стали происходить странные вещи. Часто слышался плач хозяйки и сердитые крики хозяина: «Для кого стараюсь? Для кого? Ты думаешь, мне нужна машина? Я ее хоть завтра продам. А на чем ты будешь ездить на рынок? На чем? У тебя есть пять шуб! У тебя есть все, что нужно для нормальной жизни! Что тебе еще нужно?» Хозяйка в ответ только плакала. И однажды вместе с дочкой ушла навсегда из дома. —Пропадите ты со своим барахлом,— громко сказала она на прощание и хлопнула калиткой. С этого дня многое изменилось в жизни Шайтана. В дом стали часто приходить гости — мужчины и женщины. И никогда больше не приходили дети. Питание резко изменилось в худшую сторону. Хозяин начал выпивать и нередко забывал про пса, которому все чаще и чаше стали вспоминаться сытые дни. Гости, день ото дня становившиеся все многочисленнее, любили выходить во двор и надоедать псу, желая вызвать приступ ярости. Шайтан морщился, изредка рычал, но чаще всего просто отворачивался. Когда приставания становились все более наглыми, он, не желая того, задыхаясь от ярости и гнева, рвался с цепи. Находясь в трезвом состоянии, хозяин оберегал его от назойливых гостей, непременно желающих взглянуть на живого волкодава. Но стоило хозяину выпить рюмку, как он самолично приглашал веселую компанию поглазеть на пса. —Вот она, плоть от плоти,— хвастливо кричал Данько и бесстрашно подходил к Шайтану. Нелепая и непростительная ошибка природы лишила всех, кроме человека, умения вести подсчет времени. Шайтан не знал, что минуло пять лет с тех пор, как на кавказской земле, в полутьме дряхлого, дрожащего от резких порывов ветра сарая появился он на белый свет. Появился, чтобы жить, дышать полной грудью, двигаться вслед за стремительным временем, бежать по чудесной земле в такт ему. Но этому не суждено было сбыться. Шайтан жил, дышал и бежал за временем в пределах, отмеренных ему человеком, его хозяином — Данько. Пять лет жизни. Он не знаком с цифрами, но прекрасно ощущает, что стал взрослым, лишенным щенячьей беспечности псом. Он взрослый пес. Он понимает, что жизнь его — тоскливая, нудная, призрачная. Порой он даже сомневается в собственном существовании. Не тень ли он той собаки, когда-то веселой и жизнерадостной, широко открытыми глазами смотревшей на мир и вдруг исчезнувшей, провалившейся сквозь землю в диких мучениях, наводящих на одну безумную, страшную мысль: существует ли он, живет ли? Не умер ли он, не растворился ли в сырой земле, соединившись с ее песчинками? На толстой же цепи ходит высокая тень... Его тень. Из дома вышел подвыпивший хозяин. Осмотрев двор, он подошел к Шайтану. —Что, приятель, тоска заела? Мне, брат, не легче. Похудел ты. Ишь, как ребра торчат,— он волосатыми толстыми пальцами провел по собачьим ребрам.—Стиральная доска и только. Кожа Да кости. Ничего... Потерпишь. Скоро в дом новая хозяйка придет. Будет полегче. Я и сам сейчас, как ты... Такие, брат, дела,— он посмотрел на часы.— У меня сегодня маленький сабантуй. Веди себя прилично... Впрочем, Я тебя в сарае запру. Мне спокойней, и ты не будешь нервничать, он отстегнул цепь и, держа Шайтана за ошейник, повел в сарай. Вместо висячею замка, которым за ненадобностью давно не использовался и по этому не отыскал, воткнул в щеколду палочку. Смеркалось. Спала жара, и на смену ей пришла прохлада. Неведомо откуда потянуло сыростью и одуряюще родным запахом диких трав и леса. Шайтан встрепенулся и прильнул к широкой щели двери в надежде увидеть источник волнующих запахов. На короткий миг он увидел, как за забором, плавно покачиваясь, проплыл стог сена, потом в ноздри ударил резкий, угарный газ автомобиля. Пес чихнул от неожиданности и, покинув наблюдательный пост возле двери, перебрался в дальний темный угол сарая. Лежа на куче свежих сосновых стружек, он жадно глотал смолистые запахи сосны, исходившие невидимыми, невесомыми струйками, тянувшимися к потолку... Но псе же это не запахи Лугов, полей и такого дорогого, ощущаемого только на поле запаха простора. Обидно Шайтану. Вся его жизнь уместилась на крохотном клочке земли: гудящая проволока, высокий забор, напротив — насупленный, угрюмый дом и... больше ничего. Кажется, его ЛИШИЛИ всего, чего только можно лишить. Кто бы знал, как ненавидит он этот дом, как ненавидит своего хозяина. Хозяин, кажется, обо всем догадывается. Когда он изредка гладит Шайтана, его дрожащая рука говорит о многом. По руке хозяина Шайтан знает, о чем тот думает. К сожалению, мысли его чаще всего одного и того же содержания: «Что, лохматый, погулять хочется? Как бы не так. Я тебя с цепи, а ты и с глаз долой. Нет, дружочек, вот так и просидишь до глубокой старости, пока не подохнешь.— Его заплывшие глаза—две черточки— смотрели всегда с усмешкой и презрением. — Я тебе бог и судья. Хочу казню, хочу милую. Я ведь знаю чего тебе хочется... Знаю. Только не будет по-твоему, Гляди, как бы я тебя голодом не заморил, а то ведь у меня твои фокусы поперек горла стоят». В ответ Шайтан начинал мелко дрожать, проявляя первые признаки раздражительности. Данько опасливо убирал руку: «Вот за это я и терплю тебя. Пусть смотрят людишки и думают, коль у Данько пес такой, знать, он того же поля ягода. Знать, палец ему в рот не клади оттяпает». В доме хозяина творилось что-то невообразимое: гремела музыка, раздавались выкрики, свисты, визгливые женские голоса. Ближе к полуночи шум веселья стал утихать. Скверно чувствовал себя Шайтан. Он свернулся в клубок, стараясь заснуть, но сон не шел. Каждый шорох, не говоря уже о диких воплях, отдавался в ушах колокольным набатом. Неожиданно к двери сарая подошел кто-то чужой. Шайтан поднялся и предупреждающе зарычал, но его, по-видимому, не услышали. Скрипнула заржавленными шарнирами дверь, и в проеме показался человек, торопливо шаривший по карманам. Мужчина нашел спички, чиркнул одной и поднял слабый, трепыхавший желтый огонек над головой. Маленькое пламя высветило готового к прыжку Шайтана. Он был страшен: шерсть поднялась дыбом, белые клыки блестящими кинжалами сверкнули в дрожащем свете, глаза горели грозным желанием убивать, рвать па клочки все живое. — А-а-а,— закричал мужчина, и в тот же миг Шайтан прыгнул, ударил его грудью. Тот кубарем покатился по земле. Шайтан отлично понимал, что поступает нехорошо, дурно, что этот человек не виноват ни перед ним, ни перед хозяином, однако сдержать себя не мог. Кто им дал пpaво, кто позволил им не обращать на него внимание? Может, им пренебрегают потому, что он не пес-труженик? Так это не его вина. Ему предоставили удел сидеть на цепи, быть огромным, сильным и свирепым. Перед ним поставили одну единственную задачу — отпугивать людей, вселять в них ужас и страх. Он прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями. Соседские мальчишки стороной обходили богатый сад хозяина. Высокий забор для пацанов, конечно не помеха. А вот присутствие свирепого пса делало территорию неприкосновенной, недоступной. Если бы Шайтан знал, что все соседские мальчишки с трепетом произносят его имя, то, наверное, сам бы содрогнулся от ужаса. Неужели вся его жизнь так и пролетит в злобном лае и ненависти ко всякому, кто входит на охраняемую им территорию? Если бы он не кинулся на человека, а продолжал стоять и глядеть, его сердце бы не выдержало. Оно разорвалось бы на множество частей, и серый густой мрак навсегда лишил бы его света и ощущений. У него не было выбора. Он мог только нападать и нападать... Человек лежал с широко открытыми глазами, закусив до крови губы. К удивлению Шайтана, он боялся даже пискнуть, не говоря уже о каком-то достойном сопротивлении. Прошло несколько минут, показавшиеся пострадавшему вечностью, а для пса мгновением. Тут открылась дверь и в ярком электрическом свете показались фигуры еще двух весело болтавших между собой мужчин. Шайтан, не раздумывая, бросил свою жертву и кинулся к стоявшим на крыльце людям. Несколькими прыжками он пересек двор и стремительно взлетел на ступеньки. Но как ни быстры были его действия, люди оказались проворнее: дверь захлопнулась перед самым носом пса.ПОБЕГВыскочивший на шум Данько привязал Шайтана под открытыми настежь окнами. Пес свернулся калачиком возле раскидистой вишни, беспокойной и пугливой, резко вздрагивавшей при малейшем дуновении утомившегося за длинный день ветра. Шайтану было безразлично, где лежать и на чем, лишь бы его не беспокоили. Хрип в груди, клокотанье в горле, резко поднимавшиеся и опускавшиеся бока, дыбом поднятая шерсть на загривке — единственная реакция на попытки людей облагодетельствовать его своим вниманием. В окне, прямо напротив Шайтана, показалась улыбающаяся физиономия узколицего мужчины. В другом окне появилось рябое широкое лицо с растрепанными волосами, которое, заикаясь, злобно произнесло: —Са-а-бака. Как-кая ж-ж ты с –с -волочь. Ра-а-зве можно бро-о-саться на людей?—человек громко икнул и, не придумав ничего более оригинального, оскалил пожелтевшие зубы. Отобразив на лице свирепость, он сперва зарычал тихо и протяжно: «Рр-рр-рр»,— но все более входя в раж, стал рычать на Шайтана совсем как настоящий пес. Засмеялись подошедшие к окнам люди. Шайтан сошел с ума — так ему по крайней мере казалось. В этот миг он ненавидел человеческие лица, что выглядывали из окон. Они слились в одно омерзительное пятно. Он буквально ослеп от негодования. Пес метался на гремевшей цепи, грозя порвать металлические звенья. —Во дает! Ну, умора,— раздавались выкрики. И вновь люди стонали, визжали от охватившего их восторга... Вскоре им надоело дразнить грозного пса. Исчезли за окнами взлохмаченные головы, и Шайтан остался один. От изнеможения он упал под окном, но и лежа хрипел от душившей его злобы. С новой силой в доме Данько зашумело застолье. Хлопали пробки шампанского, звенели фужеры. Гул голосов, выплескиваясь через окно, придавил Шайтана к земле. Пес не догадывался, что причиной происшедшей в людях перемены является он сам. Из открытого окна летели огрызки яблок, окурки. Шайтан поминутно переходил с места на место, спасаясь от ядовитого дыма не затушенных сигарет. И все же это было относительное спокойствие. Кажется, про него забыли. Неожиданно усилившийся гул голосов заставил пса насторожиться. —Ах, прелесть! Сколько отдали? Какая красота!— слышались возгласы. Хозяин недавно приобрел серебряный самовар старинной работы и теперь решил похвастаться перед друзьями. —Стойте, Вера Ивановна, так свет хорошо отражается,— раздался сиплый голос хозяина. Напротив окна остановилась толстая женщина. Ее оголенные плечи и руки при малейшем движении колыхались, как студень. Пес не сводил с нее загоревшихся злобой глаз. Он решил, что вновь начинается травля. Сейчас эта женщина непременно повернется к нему и станет по-собачьи лаять... Женщина повернулась Она хотела казаться великодушной и, наивно полагая, что пес может оценить ее доброту» протянула самовар в его сторону.— Полюбуйся, песик! Шайтан словно ждал этого движения, тут же, яростно рыча, с места взвился в воздух. Ему показалось, что женщина держит в руках чье-то огромное белое лицо, без глаз и без ушей, которое беззвучно смеялось над ним, радуясь его унизительному положению. От неожиданности женщина дико вскрикнула и выронила самовар. Он ударился о подоконник, наклонился, и дымящаяся струя кипятка полилась на Шайтана. Обезумевший пес громко взвыл, что есть силы рванулся в сторону и, едва не свернув себе шею, оборвал ошейник. Боль сделала его сущим дьяволом. Он метался по двору, налетал грудью на фруктовые деревья, завалил угол недостроенной хозяином веранды и, наконец, подстегиваемый желанием избавиться от боли, кинулся к высокому забору и без всякого труда перескочил его. Глухая, тревожная ночь встретила Шайтана, как родного сына, укрыв ошпаренную спину огромным звездным одеялом, открывая перед псом все дороги и все пути. Он бежал вперед и вперед. Ему казалось, что его преследуют гости хозяина с гоготом и свистом, мелькавшие неуловимыми черными тенями. Наконец они отстали, затерялись в лабиринтах улиц. Пес облегченно вздохнул, правда, еще не зная, радоваться ему или печалиться. Нет унылого забора, звенящей проволоки, проклятой цени. Нет ничего, кроме ночной темноты и Млечного Пути, таинственно мигающего в вышине и зовущего на простор. Он бежал легко и быстро, стремясь отдалить грозную, опасность. Слишком сильна и могуча власть человека. Он испытал ее на себе. Чтобы, избавиться от нее, нужно время. Раздайся сейчас резкий окрик хозяина, и Шайтан не уверен, сможет ли продолжить свой путь. Может случиться и так, что он, позабыв про зовущий на простор Млечный Путь, понурив голову подойдет к своему господину и рабски подставит шею для нового ошейника... Выход оставался один. Бежать и только бежать. Туда, где шумят травы и дремлют деревья, где небо сбивается с землей и рождается новый день, несомненно несущий ему избавление от мук, от покорности. Там он вновь высоко поднимет голову, расправит грудь и, как полноправный обитатель земли, будет жить по великим законам природы. Будет с радостью встречать рассветы и с горечью провожать закаты, любить солнце, луну, звезды. Все, что есть на земле, будет принадлежать ему. Навсегда покинут, его сердце тоска и озлобленность. Он обретет, наконец, самого себя. Шайтан продолжал бежать по широкой и пустынной улице, освещенной редкими фонарями, примостившимися на железобетонных столбах, вокруг фонарей вились тучи комаров, мошек. Привлекаемые светом, они из дыр и щелей, полумрака и темноты летели на свой праздник, спеша слиться в огромный вьющийся хоровод. Под одним из таких столбом и остановился Шайтан. Вглядываясь в незнакомые очертания улицы, в контуры чужих домов. Долго вдыхал он будоражащий червы прохладный воздух и, не обнаружим ничего подозрительного, и вялой походкой поплелся к заросшему крапивой, наклонившемуся забору. Улегшись поудобнее, он почувствовал, как смертельно устал, как ноет спина, как мучительная жажда стальным обручем сдавила горло. Вытянув голову он нашел несколько съедобных стебельков травы и проглотил их. Дышать стало легче. Сырая земля холодила живот, грудь, лапы, спина же горела невыносимо. Проклятый огонь пробирался всюду и жег, жег, не давая передышки. Шершавым языком Шайтан стал зализывать обожженное место, глотая слюну и клочья шерсти. Желтый месяц барашком скакал по хребтинам уродливых туч и с интересом глядел на пса. Он и не догадывался, как Шайтану хочется поплакать, рассказать кому-нибудь, пожаловаться на нестерпимую боль, раздирающую тело. Казалось, лунный серп даже удивленно вздрогнул, когда пес, подняв к небу морду, издал короткий жалобный вой, взметнувшийся к мерцающим, далеким звездам. Во дворах всполошились собаки, и темная ночь загудела от собачьих голосов. Сколько было их, породных и беспородных, сильных и слабых псов, услышавших голос, жалующийся на дикую боль, молящий об исцелении. Все откликнулись на одинокий вопль и, огласив жуткую темь своими обидами, стали жаловаться луне и звездам... Собачья симфония летела над уснувшими домами. Понемногу боль начала отходить, да и ощущение свободы помогало Шайтану забыть про мелочи жизни, забыть обо всем, что осталось в прошлом. Во вчерашнее не должно быть возврата. Лучше голодная смерть, чем повторение пяти лет жизни, похожих на тяжелый безрадостный сон. Ему бы только дождаться, когда утихнет боль, и он уйдет из города, чтобы никогда больше не возвращаться сюда. Шайтан горько вздохнул. Где ты, друг Вовка, в какой стороне? Наверное, где волнуется под ветром море тайги. где курлычут пролетающие в небе журавли... Как хочется услышать твой голос, почувствовать прикосновение твоей теплой ладони. Совершенно обессилев от боли и пережитых волнении, от воспоминаний, путая действительность с отрывками сновидений, Шайтан наконец заснул глубоким сном. Забрезжило утро, расползаясь серой дымкой в ущельях и оврагах, наводняя безмятежно дремавшую землю неясным шумом. Вздохнула земля тяжело и грузно, недовольно стряхивая со своего тела сладостную дрему. Побежали от ее вздоха в разные стороны быстрые ветры подымать на ноги все живое. «Вставайте! Вставайте!»—требовательно шумели ветры, бегая по крышам домов, стуча ставнями, скрипя воротами, взъерошивая зеленые волосы берез и тополей. «Уже утро! Утро! Не проспите рождение нового дня. Восток горит сегодня таким алым пламенем, какого вы еще не видали. Уже огненные стрелы прочертили голубое небо и скоро вонзятся животрепещущими лучами в луга и пашни. Вставайте! Вставайте! Вставайте!» Шайтан продолжал спать. Его не разбудила поднявшаяся вокруг суматоха. Однако во сне он тоже встречал солнце. Ему снилась зеленая поляна, окруженная нарядной стеной молчаливого леса. Он мощными прыжками пересек ее и по крутому склону, следуя за убегавшей в неведомое тропинкой, поднялся на уступ, круто обрывавшийся над затерявшимся в тайге озером. Оно, покрытое белым дымом тумана, слабо плескалось у подножия скалы, и слышно было, как ропщут камыши на безмятежные волны. В вышине горело бирюзой безоблачное небо, чистое, светлое, как родниковая вода, и лишь внизу под уступом продолжал клубиться туман, судорожно цеплявшийся за барашки волн, за острые листья камышей. Но сила нового сияющего дня победно пробила в нем широкую брешь и уничтожала по кусочкам казавшееся непобедимым и всемогущим белое царство. Вслед за ночью был сражен еще один противник света — туман. Несокрушимо, как глыба, как живой камень, который нельзя столкнуть, испугать, убить, стоял Шайтан и глядел на восток, ожидая появления солнца. И он дождался. Брызнули золотистые лучи на его лапы, грудь, зажгли на его шерсти тысячи маленьких огоньков. Великое солнце — начало всех начал, всему живому благословение, озарив все вокруг светом, дарило земным обитателям и ему тоже священное право на жизнь. Когда Шайтан проснулся и приоткрыл глаза, он зажмурился от встречи с настоящим солнцем. Наступил тревожный, но радостный день, первый день самостоятельного существования на умытой росой земле. Как примет она его, сыном или пасынком? Нальет тело здоровьем и укрепит духом или заставит тлеть крохотным угольком, подвластным любому, кто захочет его погасить. Что ждет его?ПРАЗДНАЯ ЖИЗНЬПрежде чем уйти из города, Шайтан решил плотно поесть. Гордо подняв крупную, тяжелую голову, он шагал по асфальту без малейшего намека на робость. Он всем своим видом призывал людей протянуть ему руку дружбы, одновременно предостерегая собаконенавистников от опрометчивых шагов. Не зная города, он шел куда глаза глядят, надеясь чем нибудь поживиться. Пустынные ранним утром, улицы теперь становились все многолюднее и оживленнее. Куда-то спешил народ. На автобусных остановках осиным роем толпы людей. Возле одной такой остановки толпа запрудила пространство, лежащее между дорогой и стеной из красного кирпича. Шайтан остановился. Слишком опасной и грозной казалась шевелившаяся масса людей. Шайтан уже хотел развернуться, чтобы попытаться отыскать более спокойную улицу, как неожиданно сзади раздался мерзкий собачий лай и в тот же миг маленькие острые зубы впились ему в ногу. Реакция Шайтана была мгновенной он едва успел разглядеть маленькую тощую собачонку с короткой черной шерстью и длинным тонким хвостом пытавшуюся повторить подлый маневр, и, не раздумывая молниеносным движением поймал истошно завизжавшую нахалку, сомкнул челюсти. Произошло все это так быстро, без шума и суеты, что хозяин, седой мужчина в помятой шляпе, с тросточкой, державший на поводке собачонку, не поверил своим глазам. —Э-з-э,— дотронувшись носком ботинка до бившейся в агонии собачки, промычал мужчина.— Мусенька! Но для Мусеньки все было кончено. Боготворимая хозяевами, привыкшая быть безнаказанной, а потому и возомнившая себя неприкосновенной, она и не догадывалась, что мир устроен гораздо сложнее. —Господи! Да что же это такое?—разведя руками и озираясь вокруг в поисках сочувствия, сказал мужчина.— Разбой среди бела дня. Однако никто ему не посочувствовал. Нашелся даже такой человек, который не без злорадства сказал: —Твоя же первая укусила, вот и поплатилась за наглость. Не надо было деньги жалеть на намордник. Теперь вот музыку заказывай. Многим реплика понравилась и раздался откровенный смех. Шайтан стоял рядом, не проявляя ни малейшего чувства страха. Он не считал себя виноватым. Не найдя у людей поддержки, хозяин обрушил удвоившийся гнев на Шайтана. —Ах ты, скотина, зверь, вон отсюда!—он замахнулся тростью. Трость, описав полукруг, застыла в воздухе. Пораженный видом пса, мужчина побледнел. Глаза Шайтана, отливающие диким фосфорическим блеском, могли вызвать страх у любого человека. Пес приготовился к прыжку, наблюдавшие за ним люди поняли это и затихли. —Свои, свои,— опустив трость к ноге, заплетающимся языком сдавленно выговорил мужчина.— Что ты, песик? Что ты? Шайтан в ответ оскалил зубы и глухо зарычал. Этого оказалось достаточно, чтобы окончательно перетрусивший мужчина шустро попятился, волоча на поводке собачонку, оставлявшую на сухом асфальте красный след. Толпа тихо ахнула. Такое и в кино редко увидишь... Шло время. Шайтан продолжал слоняться по городу в поисках пищи, отмечая странное поведение людей при его появлении. Опасливо и брезгливо поджимая губы, они старались держаться на расстоянии. Пес не догадывался, что причиной тому был не только его свирепый вид, но и широкий красный след ожога. Не раз и не два проносились над ним со свистом кем- то брошенные камни. Иные тыкали пальцами в его сторону и произносили обидные слова: «Вот это динозавр! Ну и дурак вымахал. На нем пахать надо, а он по помойкам лазит». Ничто его не удерживало, не привлекало, не связывало с городом, и все же он не решался покинуть городские кварталы. Раз и навсегда предстояло вычеркнуть из памяти все, что связано с человеком. Шайтану нужно было убедиться, что он не только сможет прожить без жалких подачек, без отбросов возле столовых, где постоянно бродили голодные псы, но и сможет обрести что-то новое, сильное, способное увести его в мир, совершенно не похожий на нынешний...НОВЫЙ ВОЖАКШайтан появился на Тайгале в начале сентября. До этого он больше месяца скитался по окрестным лесам. На его пути встречались довольно богатые живностью уголки тайги, однако он подолгу не задерживался на одном месте. Не этого он искал. Несмотря на свою необщительность, угрюмый характер он оставался псом. У него, как и у любого зверя в подобных обстоятельствах, непременно должна была проявиться тяга к стайному образу жизни. Если он не найдет в тайге себе подобных, ему предстоит или погибнуть, или вернуться к людям. Наконец его старания увенчались успехом: он обнаружил следы собак. Перед закатом солнца он остановился неподалеку от пещер. Приближаться к пещерам, где жили собаки, он не захотел, решив, что его появление они могут расценить как слабость. И Шайтан решил выждать. Его