Константин Стогний - Сокровища майя и конец света Страница 40

Лично мне известны примеры, когда была до невозможности затруднена межгосударственная коммуникация, скажем, между бывшими республиками СССР. Если кратко, то мы в МВД затруднялись изобличить преступника, потому что из Азербайджана нам нужно было официальное подтверждение информации (которой мы располагали оперативным путем). Мы сделали официальный запрос на своем государственном языке и получили значительную задержку по времени, потому что азербайджанское делопроизводство требовало официального перевода с украинского на азербайджанский. А потом мы получили официальный ответ, которым опять же не могли воспользоваться, потому что он был на азербайджанском языке, а допуска к документам таковой важности переводчик с азербайджанского на украинский не имел. Курьез. Но и минус огромный.

Другое «ухудшение качества» мне видится в затруднениях нашего юношества при поступлении в высшие учебные заведения России. Собственно, вообще, без русского государственного сложнее эксплуатировать такой огромный ресурс, как соседство с Российской Федерацией. Ведь ради конкурентного преимущества с другими центральноевропейскими государствами лучше быть прагматичным в отношениях с РФ. У России есть нефть, газ, минеральные удобрения, лес и, что особенно важно — неисчерпаемые ресурсы хорошо образованных, культурных, предприимчивых людей, которые необычайно легко могли бы у нас актуализироваться.

Ни для кого не секрет, что Россия забуксовала на пути к либерально-демократическому государственному устройству. Путинская вертикаль власти оказалась колом, на который матушку Россию насадили. Внутри этой страны извечно существовало противостояние между, обобщенно говоря, поклонниками силы и сторонниками ума. Последние, опять проиграв, обновили старинную идиому Шамбалы или Белово́дья — легендарной страны свободы в русских народных преданиях. Теперь эта идиома звучит так: «Другая Россия». Эти люди не хотят покидать территории русскоязычной цивилизации, но уже готовы к сепаратному отделению от России хоть какого-то куска, чтобы жить там без удушающих объятий чванливой московской номенклатуры. Эти люди смотрят на Украину с тайной надеждой, что здесь идут «реформы, как в Грузии», но только на русском языке.

Так вот, не стоило надевать русским на голову PR-проект «Голодомор» — у них своих «голодоморов» аж два: в Поволжье и в блокадном Ленинграде. Не стоило требовать от русских признания украинской лингвистической, культурной и особой этнической группы. А надо бы руководству нашего государства сосредоточиться над программами народосбережения, одновременно с развитием либеральной экономики и либеральной политики.

Рациональное, прагматическое отношение к иммиграционным потокам белогвардейских и нацистских инженеров/офицеров позволило государственным лидерам таких стран Южной Америки, как Аргентина, Парагвай, Чили, аккумулировать у себя человеческий и финансовый потенциал царской России и нацистской Германии. Обретшие новое гражданство европейские специалисты стали конкурентным преимуществом приютивших их государств перед остальной Латинской Америкой. Когда Украина сможет создать у себя на территории режим либеральной экономики и либеральной политики, тогда весь цвет русских интеллектуалов бросит Россию и переедет к нам. В нашу постиндустриальную эпоху побеждает не тот, у кого промышленность и нефть, а тот, у кого новые технологии и мозги для выработки сверхновых идей.

Уже приходилось обращать внимание читателя на то, что национализм, как и религия, справедливо считается препятствием на пути установления политических институтов демократии и экономики свободного рынка. Украина тут вовсе не исключение. Разве изгнание в частную жизнь русского языка, которым, тем не менее, пользуется большинство населения, не привело к удорожанию всех транзакций в официальной жизни Украины?

Отказ самоназваться Киевской Русью в самом начале развития независимого государства Украины — это тоже проклятое наследство СССР. Внутри которого, априори, не могло быть три Руси. Одна стала Российской Федеративной Республикой, другая — Белоруссией, а третья — Украиной.

По сведениям российского/киргизского писателя Чингиза Айтматова, предназначенному в рабство пленнику обривали голову и надевали на нос кусок шкуры с выйной части только что убитого верблюда. После этого ему связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, так чтобы он не мог достать головой до земли. После чего и оставляли в пустыне на несколько дней. На палящем солнце кожа сжималась, сдавливая голову, отрастающая щетина врезалась в кожу тысячами микроигл, причиняя невыносимые страдания, усугубляемые жаждой.

Чаще всего несчастный страстотерпец умирал. Но те, кто выживал, навсегда теряли память о прошедшей жизни и становились идеальными рабами, лишенными собственной воли и безоговорочно покорными господину.

В книге Айтматова «И дольше века длится день» повествуется о том, как молодого кипчака Жоламана, попавшего в плен к жуаньжуанам, так и превратили в манкурта. Его мама Найман-Ана долго искала сына, но когда нашла, Жоламан ее не узнал. Хуже того, он убил Найман-Ана по приказу хозяина-жуаньжуана.

«Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери — одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного «Я», манкурт, с хозяйственной точки зрения, обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное — восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своем роде исключением — ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и, тем более, подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжелую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения. Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде. Он один на таком удалении заменял множество работников. Надо было всего-то снабжать его пищей — и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения. Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал…»