Анатолий Онегов - За крокодилами Севера Страница 42

Пруд по памяти прежних дней зовется все еще Барским. В деревне есть и другие пруды, поменьше, а какие и почище — из таких даже берут воду, когда ломается наша колонка, но все равно главным, Барским прудом остается только прежний барский пруд.

Барский дом стоял прежде там, где теперь наши огороды. От него в память о тех прежних временах по всем нашим огородам упорным сорняком растут одичавшие маргаритки. И мы стараемся их беречь, и мне часто бывает горько, когда вынужден я с грядки удалить кустик этих веселых цветов. Бывает, что такой кустик-невеличку я не бросаю в компост, а куда-нибудь пересаживаю. И мои маргаритки на удивление согласно начинают жить и цвести на новом месте.

Маргаритки прекрасны, но это, увы, уже не те цветы, за которыми три четверти века тому назад еще ходили люди. У барыни, владевшей и этими маргаритками и прудом, был, по рассказам моих соседей, садовник. Это в деревне еще помнят. Наверное, кто-то отвечал и за Барский пруд, по крайней мере помнят наши жители и помнят хорошо, что еще совсем недавно в этом красивом пруду водились не только разные караси, но и карпы.

После барыни землю поделили, поделили с радостью — впервые русский крестьянин получил землю на едока, а не на ревизскую душу. Это была вечная крестьянская мечта — землю на едока: сколько у тебя ртов в доме, столько тебе и паев. Прекрасно! А вот в 1861 году царь Освободитель, Александр Николаевич раздал землю только по ревизским душам, или, проще говоря, по мужикам, достигшим своего совершеннолетия. А если в доме одни девки? Как тогда? Как кормить их? А никак — с одного единственного пая, положенного отцу.

Может, и далек земельный вопрос от таинства рыбной ловли на утренней заре над спящей еще водой тихого летнего пруда, но вот он — рядом со мной, а сейчас, когда снова и снова толкуют вокруг про колхозы и фермеров, даже здесь, возле отходящей к зиме, успокоившейся совсем воды, никак не обойтись без земли и права на нее тех, кто ее обрабатывает…Так что при всей самой жесткой критике революции Октября помню я, что возрадовался тогда крестьянин, получивший землю на каждого едока. Возрадовался впервые за свою современную историю, возрадовался и принялся за работу. Но вот поработать в силу пришлось ему совсем недолго. Следом за революцией гражданская война и только с «нэпом» вернулась к крестьянину его земля во всей своей потенциальной силе: платил он тогда налог, а всем остальным распоряжался, как хотел. Хоть и здесь были всякие дополнительные постановления, которые нравились не всем, но жил крестьянин, работал, кормился, кормил своих детишек — и плодиться стал тогда русский люд и дальше… А что дальше было бы, если бы не создали колхозы? Об этом могу только гадать, а вот то, что сильно, вольно досталось русскому крестьянину пожить всего несколько лет за всю свою сознательную историю, свидетельствую и скорблю вместе с русской землей и русским народом…

А что же пруд с разными карасями и карпами?.. Верится мне, что прежде всего, оставшись без барыни, крестьяне наши к Барскому пруду отнеслись чисто потребительски. До этого их туда попросту не пускали: и рыбу ловили и купались там только господа, даже детишек негосподских от пруда гоняли, чтобы шли нырять в другие водоемы попроще и ухоженные не с таким старанием. Ну, как здесь не схватить бредень и не кинуться в прежние барские владения за господской рыбой… Так ли все это было или нет, но бреднями цедят обмелевшую водичку этого некогда богатого пруда и до сих пор и цедят постоянно, а вот пригляда за прудом, желания вернуть ему прежнюю жизнь я ни у кого тут пока не обнаружил. И мелеет водоем, и нет в нем давно карпов, а вот карась есть, есть и красный и белый, и спасительными для него стали заполонившие Барский пруд островки рогоза-камыша. И видел я летом этих увесистых карасей, попавшихся в вершу, видел не раз и движение рыбы в воде и теперь вот, перед близким льдом, все смотрю и смотрю по вечерам на водную гладь пруда, будто надеюсь увидеть, услышать жителей некогда славного водоема.

Но тиха вечерняя холодная вода октября. И только стайка кряковых уток, задержавшихся в наших местах, оживляет собой успокоившуюся было до следующей весны воду. Пруд наш все еще велик, хотя и села наполовину в нем вода и далеко ушла от прежних насыпных берегов — и утки не боятся человека, стоящего на берегу. Я еще немного любуюсь утками, затем прощаюсь с заходящим солнцем и иду домой, к теплу деревенского дома с натопленной уже почти по-зимнему русской печкой. И тут из окна я снова вижу догорающие полоски красного, холодного заката. А память моя все уводит и уводит меня от этого близкого холода, от нового ночного инея в самое мое детство, к моим самым первым рыбам — карасям…

Первую свою рыбку-карасика я поймал под Москвой, в деревушке, неподалеку от железнодорожной станции Переделкино… В Переделкино летом на даче вместе с нами жил мой дедушка, Дмитрий Семенович, бывший московский ремесленник, мастер на все руки. Вот этот мой дедушка и сплел для меня рыболовный подсачек, оснастил его всем необходимым и показал, как такой снастью ловить в деревенском прудишке рыбу. Подсачек я опускал в воду, в самую тину и тянул вдоль берега, а там вынимал из воды и долго разбирал набившуюся в сетку самую разную траву. Ячейки в подсачеке были слишком велики для местных рыбешек и, наверное, поэтому мне долго ничего не попадалось. Но быть неудачником мне скоро надоело и я то ли из озорства, то ли из желания хоть минуту — другую побыть с верой в удачу, вытащив на берег подсачек с тиной, вдруг ни с того ни с сего громко закричал своему деду: «Дедушка, рыба, рыба!» Дед подошел и вместе мы стали разбирать содержимое подсачека. И тут — о, счастье! — в подсачеке, среди тины, действительно оказалась рыбка — крохотный карасик.

Этот карасик долго жил у меня дома, в Москве, в большой аккумуляторной банке. Это был мой самый первый аквариум, с которого и начался, пожалуй, весь мой дальнейший живой уголок…

Следующая встреча с карасями состоялась у меня в дачном поселке Кратово. Из пруда, тоже, видимо, когда-то барского, вытекала речушка Хрипань. Когда-то эта речушка была, видимо, помощней, поживей и по весне растекалась, пожалуй, и бурными весенними водами-половодьем. От тех прежних дней и остались по низинке, по болотцам, сопровождающим речку чуть ли не до самой Москвы-реки, небольшие ямки-прудишки, в которых и водились караси- крошки. Этих микроскопических карасиков мы, мальчишки, тралили самыми разными сачками, а затем несли их на пруд, к плотине, где на карасиков-живцов потягивали прямо с моста озорных кратовских окуньков.

Окуньков мы ловили на удочки, созданные нами из ольховых прутиков и катушечной нитки. Поплавки у нас были сделаны из сосновой коры и только крючки были магазинными. Вот так вот, с такой простенькой детской снастью и познавали мы тайны рыбной ловли. Для кого-то из нас эти тайны воды и жизни так и остались навсегда нераскрытыми, но мне повезло — вода удержала меня возле себя навсегда. Следом за ольховыми удилищами пришла ко мне и настоящая, бамбуковая складная удочка и тогда мир открылся для меня новыми походами, походами дальними и сказочными.