Рассказы о потерянном друге - Рябинин Борис Степанович Страница 44

Забавный номер выкинул он в первые же дни по моем приезде.

В подразделении есть несколько собак по кличке Динка. И вот неожиданно, на второй или на третий день, как я прибыла сюда, все они исчезли. Утром выводят на занятия — собаки те же, а клички все другие: Лада, Радда, Джима, одна даже получила такое благозвучное прозвище, как Персик. Что случилось? Спрашиваю Христофорчика. Он покосился на солдат, потом, скомандовав «кругом!» и «шагом арш!», конфиденциально наклонился ко мне:

— Неудобно, знаете!

— Что неудобно?

— Вас как зовут?

— Дина Петровна. По-моему, я вам уже говорила.

— Совершенно верно. Ну вот!

— Что «ну вот»? — недоумевала я.

— Не понимаете? — Он нетерпеливо пожал плечами, удивляясь моей недогадливости. — Вы, извините, Дина и собаки… Потребуется взять какую-нибудь в шторы, а она запоперечит. Боец рассердится и закричит: «Динка!» Как-то нехорошо получается…

У Христофорчика очень смешная манера разговора. Надо, например, ему сказать «взять в шоры» — обязательно скажет «взять в шторы», вместо «перечить» — «поперечить»… Иногда даже не сразу поймешь, что он хочет сказать.

Я рассмеялась и попросила его отменить распоряжение о перемене кличек у собак. Он долго не соглашался, доказывая, что так, как он придумал, будет лучше, и уступил с неохотой. Чудак!

Сердиться на него невозможно и — бесполезно.

Но при всем том Христофорчик — умница и большой специалист в своей области. Он быстро ориентируется в любом вопросе, а страсть к собакам (именно страсть, другого слова я не нахожу) доходит у него до какого-то помешательства. Уж на что я люблю животных, но Христофорчик… Он может обниматься, спать вместе с ними. Боже упаси при нем обидеть собаку! Наживешь врага на всю жизнь.

Я не знаю другого человека, который мог бы вызывать такие же противоречивые чувства, как старший лейтенант Христофорчик. Он и нравится, и раздражает.

Капитан сказал: «Христофорчика можно терпеть только в малых дозах». Сам капитан, однако, отлично переносит его в любых количествах: они — друзья и в неофициальной обстановке говорят друг другу «ты». Общая страсть к собакам связывает их.

Эта любовь к животным у нас постоянно внушается и солдатам. Первая заповедь в подразделении — будь внимателен к животному. Это и понятно. Я уже говорила: собаки — наше оружие, а солдат без оружия — не солдат.

Самый большой проступок в подразделении — сесть за еду самому, не накормив животное. Но и накормить вовремя — это еще не все.

Я слышала, как однажды старший лейтенант сказал солдату, обошедшемуся грубо с собакой:

— Скотина — не машина: кроме смазки требует ласки. Ясненько? Хорошая поговорка, по-моему.

2

А теперь — о собаках, этих незаметных труженицах войны, о которых вряд ли даже будет упомянуто когда-нибудь хоть в одной сводке.

Вы уже знаете, что у нас есть несколько Динок. У каждой из них имеется свой служебный номер, но не будешь всякий раз говорить: «Динка номер тридцать семь тысяч двести тридцать семь» или: «Динка один ноль ноль двести девяносто два», поэтому в ходу прозвища: Динка-черная, Динка-чепрачная (по окрасу), Динка-тощая (нипочем не набирает тело, как ни корми), Динка-толстая (этой, наоборот, все идет впрок).

Затруднение возникло, как окрестить пятую Динку. Да, да, есть и пятая. Она вроде серая, вроде и черная — какой-то неопределенной масти, не толстая, но и не худая.

Один из бойцов сказал, обращаясь к ней:

— Ну, ты… штопаная…

Я спросила:

— Почему — штопаная?

Он показал, отогнув шерсть на ее боку:

— Осколком садануло… Потом зашивали.

С этого времени пятую Динку стали звать Динка-штопаная. Все Динки хорошие работницы.

Есть две сестры — Нера и Ара. Обе попали в армию годовушками, а теперь громадные собачищи, злобные до ужаса, но в руках своих вожатых — послушные и дисциплинированные.

Из «тезок» можно упомянуть еще двух Затеек: Затейка-московская и Затейка-свердловская. Первая подарена Московским клубом служебного собаководства, вторая — с Урала, прибыла в качестве ремонта,[2] поступив через Свердловский клуб. Обе хорошо «идут на мины».

Есть Лель, Зай (был — Заяц, но солдаты переделали кличку по-своему: так короче), Дозор. Дозор — крупный, мрачного склада пес — хромой: наступил на противопехотную мину (в период, когда еще учился), оторвало пальцы. Думали, будет бояться. Ничего, работает!

Для человека, чуждого нашему делу, все собаки как собаки: он распознает их только по цвету шерсти да по величине. Но мы различаем наших четвероногих помощников и по их характеру, и по повадкам. Вот, например, Чингиз любит купаться: влезет в воду — не дозовешься. Как-то на стоянке, в начале мая, прибегает ко мне боец:

— Товарищ младший лейтенант, так что… Чингиз уплыл!

— Как уплыл? Где?

Я тогда еще не знала об особенностях Чингизова нрава.

— В реке, товарищ младший лейтенант!

Погода — холоднище, вода — как лед, а Чингиз плавает хоть бы что! На вожатого — ноль внимания: рад, что дорвался до воды. До вечера плавал, вытаскивали багром. После купали только на длинном поводке. Но уж зато в одном отношении вожатый может быть спокоен: с Чингизом не утонешь!

Есть и совсем смешные причуды: Зай — корм съест и чашку разобьет. Глиняную, стеклянную — не давай.

Вот те четвероногие герои, о которых я не хотела бы, чтобы когда-нибудь сказали «безымянные».

Среди них имеются подлинные виртуозы. Пес по кличке Желтый удостоился даже такого звания, как «доктор минных наук» (!). Конечно, придумал это Христофорчик.

«Роковой собакой» считалась лайка Шум. С ней произошел такой случай. Она наткнулась на прыгающую мину — мина взорвалась. Прыгающая мина — это металлический стакан, начиненный стальными шариками, которые при разрыве разлетаются в радиусе пятидесяти метров. Собака отделалась счастливо: ей отбило кусок уха и два шарика загнало под шкуру. Но после этого никто с ней не хотел работать; стала отвлекаться. Кончилось тем, что Шума отдали летчикам.

Точно так же не прижился у нас красивый, белый с коричневым, пойнтер Тромб (наверняка принадлежал в прошлым какому-нибудь медику). Работал безупречно, но почему-то его невзлюбили овчарки. Это было чревато серьезной опасностью для него (овчарка может загрызть пойнтера в несколько секунд). Пришлось его перевести в другую часть.

Но пожалуй, самые интересные экземпляры — это трофейный пес Харш и любимая собака капитана Альф.

Харш в прошлом был полицейской собакой. Вместе с хозяином ходил на захваченной гитлеровцами территории, искал пшеницу, спрятанную колхозниками, пока оба не попались в руки советских солдат. Харш — толстый, жирный флегматик. Такой же толстый немец сел в машину, когда его арестовали, отдал поводок, собаку посадили в другую машину. Они даже не посмотрели друг на друга — редкое равнодушие, особенно со стороны собаки, которая, как бы ни был плох хозяин, всегда привязана к нему.

Харш — как гитлеровский солдат: так же вымуштрован. Прикажут лечь — ляжет, скажут «сидеть» — будет сидеть, пошлют за апортом — сходит и принесет, но все — как автомат, без искринки живости, без всякого выражения. Подлинная флегма. Я никогда не предполагала, что могут быть такие. Дисциплинирован исключительно, но и только. Одно желание доступно ему: жрать! Не случайно бойцы очень метко переиначили его кличку на — Харч. Передвигается медленно, степенно, бежать не заставишь. Настоящий бюргер! Оживляется, лишь когда увидит еду. Бросается на нее, успей отскочить. Когда ест — не подходи: делается злой. Как-то к нему в бачок сунулась другая овчарка. Он молча ее за ухо — цоп! — и нет уха: проглотил!

— Ты хам! Нахал! — кричал на него Христофорчик.

Харш был невозмутим. Не спеша доел корм, облизнулся и потом долго стоял неподвижно, глядя в землю: слушал или дремал, переваривая пищу, — не разберешь.

Из него довольно быстро удалось сделать разминировщика. Работает прекрасно, но медленно — взбесишься!