Яан Раннап - Альфа + Ромео (Повести и рассказы) Страница 49

Верхом на Альфе Донна Анна догнала начальника жилищного управления.

— Херберт! — позвала Донна Анна, но, конечно, это прозвучало не так, как написано. Мальчишкой управляющий ходил к Донне Анне на дополнительные занятия по английскому языку. Поэтому она обращалась к нему на английский манер. — Херберт! У меня кран в кухне не закручивается. И потолок у меня протекает. Добро пожаловать завтра!

Заслышав про кран в кухне, управляющий Херберт прибавил шагу. А услыхав еще и про потолок, драпал ужо так, что и лошадь за ним не поспевала.

Дело в том, что Херберт был очень своеобразным и необычным начальником жилуправления: ничего не было ему противнее, чем ремонтные работы. От домов, требовавших ремонта, он держался подальше, по крайней мере, на расстоянии километра. Теперь можно было быть уверенными, что сарай во дворе дома с башенкой простоит на своем месте еще долго.

Когда, вернувшись, Донна Анна сообщила об этом, ее приветствовали торжествующим криком. Особенно благодарен был Михкель. Он с радостью выразил бы Донне Анне свою благодарность, но не знал, как это сделать.

Прямая, как карандаш, сидела Донна Анна на лошади, и складки длинной юбки с оборками покрывали ее ноги на левом боку лошади. Такой гордой посадки никто из ребят раньше не видел.

— Как красиво вы сидите в седле! — воскликнул Михкель, даже не догадываясь, что именно это и ничего больше от него и не требовалось, чтобы наилучшим образом выразить Донне Анне благодарность.

Мальчишка в пестрой рубашке и большая черная собака с желтым кожаным ошейником идут, подпрыгивая, по Можжевелиновой улице.

— Лови меня, Ромео! — кричит мальчик и бросается удирать. И на всю улицу звучит его смех.

Он еще не знает, что несчастье уже стучится в дверь.

СТАРЬЕВЩИК

В то же самое время, когда Альфа катала детей и прославилась как сенокосилка, в другом конце города, в Цветочной деревне, издыхала одна старая лошадь. Это была гнедая, с длинной тощей шеей кобыла. Грива ее уже давно не видела щетки, шерсть на боках свалялась и пропиталась пылью, хвост поредел и запутался. Вытянув ноги, тощая гнедая лошадь лежала на соломе, выцветший глаз смотрел на хозяина, спокойно попыхивающего трубкой на краю яслей.

— И не говори, Меэри, ты сегодня так выглядишь, что никак неохота больше ездить за утилем, — говорил лошади хитрого вида мужичонка. — Неужели ты хочешь, чтобы глиняные кувшины и свистульки я погрузил на свою «Волгу»?

Бледный глаз лошади оставался неподвижным, словно он был уже неживой, и мужчина понимающе кивнул:

— Тебе уже вовсе безразлично, кто отвезет обменный товар и привезет утиль.

Дверь дома скрипнула. С ведром в руке шла по двору к конюшне толстая женщина в халате.

— Ну погляди, Меэри, это блюдо приготовлено из чистой муки, сама поймешь, когда попробуешь, — хвалил пойло мужчина и пытался накапать лошади в рот. Но из этого ничего не вышло. Он лишь испачкал расслабленные губы лошади мучной похлебкой. — Бедная старая Меэри совсем занемогла. — Мужчина кивнул и снова сел на край ясель. — Почти совсем не дышит и голоса не подает, как написано в виршах. Старому Эдуарду теперь не остается ничего другого, как бежать туда, где контора газеты и типография. Как думаешь, Лотта? — обратился мужчина к женщине в халате. — Может, ты побежишь теперь и дашь объявление в газету: «Меняю мало прошедшую и мало поржавевшую «Волгу» на кобылу в хорошем состоянии»?

Женщина сердито фыркнула. У нее то ли было плохое настроение, то ли ее рассердила болтовня мужчины. Не произнеся ни слова, она ушла, громко хлопнув за собой дверью.

— Наша хозяйка-то совсем без юмора, — сказал мужчина с трубкой, качая головой. — Ее особенно злит, когда я дома говорю на этом своем торговом языке. Не понимает она, что перед выездом мне нужно немного поупражняться.

Эдуард был старьевщиком, или, как теперь говорят, заготовителем вторичного сырья. Уже десять лет он по субботам впрягал кобылу Меэри в телегу и отправлялся работать. В центральной утильной конторе фотография хитроглазого Эдуарда постоянно висела на доске Почета. Никому не удавалось скупить столько же старых перчаток, чулок, одеял, платков, мешков и пальто. Куча скупленного Эдуардом утиля всегда была в несколько раз больше, чем у других заготовителей утиля, работавших в этой же утиль-конторе. Как это ему удавалось, знала только кобыла Меэри. От нее у Эдуарда секретов не было.

— Они думают, что заготовлять утиль так же просто, как ходить за покупками в универсам, — говорил иногда лошади Эдуард. — Они не знают, что сбор утиля у населения — это настоящее театральное искусство. Тут нужно быть разносторонним мастером, как актеры знаменитого тартуского театра «Ванемуйне». А то ведь что получается? Взять, к примеру, беднягу Кристьяна Кальювалда. Прямо-таки жаль его. Он ходит на день раньше и вешает объявления, что придет скупщик утиля. Но что скажет подобное объявление, допустим, старухе, у которой где-то завалялся ненужный, рваный мешок? Да такое объявление не заставит ее искать даже маленький жалкий драный чулок! К объявлениям все привыкли. Трубочист придет — объявление, должен прийти электромонтер проверять проводку — объявление, утильщик придет — объявление!

Эдуард не развешивал никаких объявлений. Эдуард надевал старую, выгоревшую, мятую шляпу, натягивал рыбацкие сапоги, запрягал лошадь и пускался в путь. Подъехав к большим домам, он направлял лошадь во двор.

— Милая Меэри, теперь можешь немножко поржать, — говорил он, когда все уже было подготовлено. И лошадь послушно поднимала голову и ржала долго и лукаво.

Жители больших домов были привычны ко всяким звукам. Их слух был закален гудением пылесосов у соседей и грохотом самосвалов во дворе. Они не обращали внимания ни на орущие в парке громкоговорители, ни на крики мальчишек, играющих в футбол. Они делали вид, будто всех этих голосов и вовсе не существует. Но ржание живой лошади пробивало их глухоту. Окна раскрывались. Не веря собственным ушам, десятки людей высовывались, чтобы поглядеть вниз.

И что же они видели? Внизу, во дворе, на специальной площадке, где вкопаны рамы для проветривания ковров и выбивания пыли из половиков, стояла телега, запряженная тощей гнедой лошадью, а рядом с лошадью пожилой мужичонка дул в глиняную свистульку.

«Нельзя высовываться из окон!» — каждый день напоминали детям взрослые. Теперь они сами по пузо высовывались из окон. И, убедившись, что видят не сон, что лошадь, мужчина и телега существуют на самом деле, они спешили во двор.

— Ой, ой, Меэри! — шептал тогда лошади Эдуард. — Теперь они прямо-таки мчатся по лестницам вниз. Ничто не делает человека столь чувствительным и растроганным, как напоминание о давно прошедшем детстве.