Ольга Хлудова - За голубым порогом Страница 5

Нежный и сильный голос незнакомой птицы с низкой, грудной ноты поднялся вверх и рассыпался трелью. Вершины деревьев стали совсем розовыми, и еще темнее казалась чаща на том берегу.

Грохот гальки и плеск воды заставили меня оглянуться. Поздно! Что-то угловатое, мокрое ударило меня по ногам, сшибло с камня. Холодная вода хлынула в сапоги.

Чок, радостно улыбаясь, плясал вокруг меня, поднимая фонтаны брызг. Всеми извивами своего тела он выражал живейшее удовольствие. Я села на бережку и вылила воду из сапог. Чок ждал меня с нетерпением. Он кидался к тропинке, потом ко мне, на мгновение приседал, колотя хвостом по гальке, вскакивал и снова порывался вперед. Непрерывно оглядываясь, он повел меня к дому. Быстро миновали лесок, лужайку, взбежали на крыльцо. Я вошла в комнату, а Чок остановился у порога. Он смущенно переминался с ноги на ногу. Влажный нос повел по воздуху и замер. Темные глаза пристально, словно гипнотизируя, смотрели на стол. Милый пес, мне все ясно… Ты нашел меня по следам и привел сюда, где лежит свежая, ароматная буханка хлеба.

Он внимательно, очень серьезно следил, как я отрезала порядочный ломоть. Хлеб мелькнул в воздухе, раздалось приглушенное «хап»… и все. Чок вежливо кашлянул и снова уставился на буханку. Это было похоже на фокус.

Второй ломоть исчез с такой же необыкновенной быстротой. Чок посмотрел с некоторым недоумением мне на руки и на всякий случай поискал на полу пропавший хлеб. Я дала ему еще кусок сахара и выставила за дверь.

Вошел Николай. Он принес от Александра Георгиевича термос с горячим чаем. Завтрак и сборы в дорогу заняли минут десять. Директор ждал нас у конторы. Подошли две девушки студентки, приехавшие сюда, в Кедровую падь, на летнюю практику. У черненькой, смуглой Зины из нагрудных карманов выглядывали пробирки. Белокурая, голубоглазая Эмма держала в руке садовый совок. У каждого из нас висел за спиной небольшой рюкзак с запасными пленками, сменной оптикой к фотоаппаратам и запасом продуктов, показавшимся нам достаточным на целый день. Должна сказать, что, собираясь в тайгу или на море после сытного завтрака, всегда несколько приуменьшаешь запасы, и к концу дня становится ясно, что взято ровно вдвое меньше необходимого.

По знакомой тропинке мы вышли к реке. Ее надо было переходить вброд. Александр Георгиевич пошел первым, показывая дорогу. Правила перехода таких быстрых горных речушек, как Кедровка, не сложны. Надо идти боком к течению, твердо ставить ногу на дно и избегать больших и скользких валунов.

От стремительного бега воды немного кружилась голова. Тугие сильные струи били по ногам, поднимаясь все выше. Казалось, еще шаг — и вода хлынет в сапоги. Но уже стало мельче, и через минуту мы были на противоположном берегу.

Опять запела незнакомая птица со сладким голосом, которую я слышала на заре у реки. Александр Георгиевич остановился и оглянулся на нас.

— Китайская камышевка, — сказал он.

Мы постояли с минуту, прислушиваясь. Зашелестела трава, и на дорогу выпрыгнула лягушка с красным животом. Она уселась рядом с нами и, помаргивая, тоже стала слушать песню камышевки. У нее был такой сосредоточенный вид, что нельзя было не улыбнуться.

Двинулись дальше.

Разъезженная дорога пролегала среди густого кустарника, повторяя все изгибы реки. Эмма и Александр Георгиевич

осматривали ловушки, поставленные в кустах вдоль дороги. Это были цилиндры, врытые в землю и чуть прикрытые ветками и прошлогодней листвой. Теперь стало понятно назначение садового совка: им углубляли ямы или копали новые, если требовалось перенести ловушку на другое место. Ловушки предназначались для землероек, маленьких насекомоядных животных, с первого взгляда напоминающих обычную домовую мышь. На этот раз в один из цилиндров попался только детеныш крысы карако. Он был ненужен Эмме. Она вытряхнула его в траву, и крысенок мгновенно исчез в травяных джунглях.

Зина шла, внимательно присматриваясь к стволам деревьев и особенно к трухлявым, источенным ходами насекомых, пням. Время от времени она вынимала из кармана пинцет и подхватывала какую-то мелочь. Я подошла к ней.

— Что это вы собираете?

— Муравьев, — отвечала она, опуская в пробирку очередную добычу.

— Замечательно интересные насекомые. Чем больше с ними знакомишься, тем больше хочется о них узнать. Вот, посмотрите: это рабочий муравей. А это воин — он отличается от рабочего муравья громадной головой с мощными

челюстями, — и она снова наклонилась над ходом в рыхлом теле пня, выбирая пинцетом суетящихся насекомых.

Чем дальше мы шли, тем уже становилась дорога. Ветви

бересклета, жимолости, ольхи, боярышника, черемухи переплелись

между собой, образуя непролазную чащу. Над подлеском поднимались стволы тополей, кленов с мелкими резными листьями, лип, ильмов. Все ближе сдвигались зеленые стены, и вот уже исчезла дорога, только узкая тропа вилась среди зарослей.

По замшелым камням, как по ступеням, спустились к ручью. Он, звеня, летел на встречу с рекой Кедровкой. Из груды крупных валунов и гальки, намытых на берегу разливом, поднимались высокие, стройные деревья со светло-серой корой и ажурными кронами продолговатых, узких листьев.

— Это чозении, реликтовые ивы, — сказал Александр Георгиевич. Обратите внимание, кроме них и ольхи на галечных россыпях не поселяется ни одно дерево, а они чувствуют себя здесь прекрасно.

За ручьем тропинка изменила направление. Мы понемногу поднимались на одну из береговых террас. Облик леса становился иным. Все чаще встречались растущие бок о бок деревья разных пород, все теснее смыкались их кроны.

Вот дерево с пепельно-серой корой и листьями как у ясеня. Это амурское пробковое дерево, или амурский бархат. Странное название для дерева — бархат. А дотронешься до его сморщенной, такой шершавой на вид коры, и сразу станет понятным название. Действительно, под пальцами ощущаешь нежнейшую бархатистость. А вот громадное дерево — маньчжурский орех, близкий родственник грецкому.

Рядом с дубом стоит гигантский тополь Максимовича, дальше ясень, даурская береза, граб, липа. Неохватной толщины ствол кедра колонной поднимается ввысь. А вот еще великан, по сравнению с которым остальные деревья кажутся небольшими, — это цельнолистная пихта.

За поворотом тропинки я нагнала своих товарищей. Александр Георгиевич делал мне какие-то знаки.

— Смотрите, белая сирень, — сказал он.

Я тщетно оглядывала путаницу кустарников. Вот барбарис, это листья смородины, колючая заманиха. Нигде не мелькали знакомые листья сирени.

— Да вы не туда смотрите, — сказал очень довольный моим недоумением директор. — Вот сирень, — и он похлопал ладонью по мощному стволу в обхват толщиной. Высоко над головой ветви сирени сплетались с ветвями ильмов и тополей.