Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2 Страница 50

— Волки? — предположил Колыванов.

— Волки по воде не ходят. Если и был там волк, так тот, двуногий. Леонов.

— А ему-то что тут надо?

— Закончить свое подлое дело. Он же понимает, что мы ему эту кражу не простим…

Колыванов задумался, потом упрямо тряхнул головой:

— Нет. Не может быть. Если бы он захотел это сделать, так давно бы сделал. Он подался в город.

— А если ему Иванцов дорогу загородил?

— Все равно на людей он не кинется. Ему в парме столько же дорог, что и в чистом поле. Он лес знает лучше нашего.

— Ну, вы как хотите, — с досадой сказал Чеботарев, — а я буду дежурить ночью.

— Брось ты эту ерунду! — гневно сказал Колыванов. — Если уж привалило счастье на сухом спать, так надо хоть выспаться!

Он повернулся и направился к костру. Чеботарев пожал плечами, постоял еще немного и тоже пошел спать.

Но заснуть он не мог. Ветви деревьев шелестели от ветра, и порой казалось, что кто-то пробирается сквозь кусты. Костер начал угасать, Чеботарев продрог. Он хотел подбросить дров, но боялся нарушить тишину.

Когда он уже собрался снова разжечь костер, на островке хрустнула ветка. И вдруг на фоне ночного неба возник силуэт человека. Вот человек наклонился и снова пропал из поля зрения. Что-то прошуршало в замерзшей траве. Чеботарев не выдержал и выстрелил по звуку.

Послышался крик, ругательство, топот, и вскочившие на ноги Колыванов и Екатерина Андреевна увидели, что Чеботарев бросился в темноту. Захлюпала вода, затрещали ломающиеся под ногами льдинки.

Через несколько минут Чеботарев вернулся, волоча свой зеленый мешок, бросил его у изголовья, разжег костер. Колыванов встревоженно спросил:

— Кто?

— Да все он же, золотнишник! — устало ответил Чеботарев. — И опять за моим мешком охотился! Думал, видно, что в нем еда есть… Но теперь, наверно, поостережется. Дробин пять-шесть я в него всадил. Жаль только, что ружье заряжено было не пулей.

Он сказал это так, что даже Колыванов зябко повел плечами. Екатерина Андреевна сжалась в комочек и придвинулась к костру.

Заснули они только к утру и встали вялые, измученные. Выпили теплого чая и торопливо двинулись дальше.

К полудню пошел снег. Хлопья его падали медленно, кружась над землей, как бабочки. Постепенно снег становился все гуще.

Колыванов предложил идти напрямик, чтобы попытаться выйти из болота засветло. Чеботарев немного задержался, поудобнее прилаживая вещевой мешок. Колыванов и Баженова пошли вперед.

Где-то громыхнул гром. Чеботарев изумленно остановился, прислушиваясь, окликнул Колыванова.

— Борис Петрович, что это такое?

Колыванов тоже остановился. Все было тихо.

— Может быть, оползень? — предположил Чеботарев.

— Нет. Горы слишком далеко.

— Ураган? — спросила Баженова.

Колыванов достал из планшета карту и внимательно рассматривал ее, смахивая время от времени снежные хлопья.

— Нет, Григорий с охотниками должен быть значительно севернее, — сказал наконец он. — Если Григорий пошел на Черный лог, то этот румб мы миновали. Не может быть, чтобы он забрался так далеко.

Они постояли еще несколько минут, но все было тихо. Переглянувшись с Чеботаревым, Колыванов двинулся вперед.

Снежная тьма становилась все гуще, противно хлюпала под ногами вода, ноги леденели, и казалось, еще немного — и холод скует все тело.

Совсем стемнело, когда разведчики почувствовали под ногами твердую почву. Первой выбралась из согры Баженова. Чеботарев услышал ее обрадованный возглас и заторопился вслед за нею, с трудом выдергивая ноги из чмокающего мха. Колыванов шагал молча, тяжело дыша и низко наклонившись вперед.

В этот миг они одновременно увидели фигуру человека, бежавшего наперерез им по краю болота. Человек махал им руками, но бежал молча, бежал и падал, и вновь вскакивал на ноги. Появление человека было столь необычно, его молчание и стремительный бег так удивительны, что все трое остановились. В это время в природе что-то произошло. С удивлением разведчики заметили, что пурга кончилась так неожиданно, словно ее и не было, словно им просто померещилось это беззвучное и плотное падение снега. Над головой блеснули звезды, яркие и крупные, какими они бывают только в сильный мороз. И в самом деле, в лицо дул яростный и резкий северный ветер, мгновенно оледенивший промокшую одежду. В тот же миг они узнали бежавшего к ним человека. Это был Григорий Лундин, задыхающийся, что-то мычащий, бессильно размахивающий руками, почти падающий на бегу.

Догадка осенила Колыванова мгновенно, как внезапная боль, пронизывающая тело. Он бросился за Екатериной Андреевной, которая пошла навстречу Лундину. Чеботарев, сам того не сознавая, побежал за Колывановым, как это делал когда-то, чтобы защитить командира своим телом, едва раздавался отвратительный вой мины. Он понял все: он понял, что Лундин машет им, чтобы они отступили обратно.

Страшное клокотание послышалось в горле Григория, который был теперь в пяти-шести метрах от них. Оно длилось долю секунды. Потом клокотание это превратилось в стон, вначале неясный, не то гневный, не то жалобный, затем, словно прорывая какую-то преграду, послышался крик, крик членораздельный, отчетливый, понятный.

— Стойте! — кричал Лундин. — Ложись! Взрыв! — Он одним прыжком настиг Чеботарева и сшиб его с ног жестким ударом. Затем бросился к Колыванову, но в это мгновение земля, дрогнув, раскололась, и в небо взметнулся столб огня.

Колыванов почувствовал толчок в грудь и, падая навзничь, увидел испуганное лицо Екатерины, ее руки, толкнувшие его. Она что-то кричала. Он мгновенно понял, что она хочет прикрыть его своим телом от дождя каменных осколков, которые уже неслись с воем и свистом.

Грохот прекратился, слышен был только свист падающих камней. Колыванов попытался приподняться, чтобы самому прикрыть Екатерину, но она вдруг обмякла и тяжело опустилась на землю. Он привстал на колени, вглядываясь в ее лицо. Краем глаза он увидел, как на границе болота появился еще один человек, поднявший руки к небу, как Григорий Лундин, все еще крича, бросился к этому человеку, но вдруг споткнулся и упал, а человек — теперь Колыванов понял, что это Леонов, — осел, сгибаясь в три погибели.

Колыванов прижал голову Екатерины к своей груди, чувствуя боль во всем теле от мелких осколков. Катя была жива, он слышал биение ее сердца. Она не могла умереть, умереть в то мгновение, когда они снова нашли друг друга, когда все тяжелое в их отношениях осталось позади.

Так думал он, неподвижно лежа под дождем каменных осколков, боясь, что какой-нибудь камень прервет ее жизнь.