Орасио Кирога - Анаконда Страница 51

Эта каменная гряда прорезает реку под прямым углом, сокращая в три раза ее ширину. Парана всей своей массой наталкивается на нее и в поисках выхода дробится на множество быстрин, почти непроходимых даже в мелководье. Но другого пути нет, потому что основной поток, проходя через узкую горловину, образует непреодолимый каскад, который с высоты низвергается в тихую заводь, отделенную от него неподвижным барьером белой пены.

И вот меня подхватило течением. С быстротой молнии я промчался через быстрины и попал в главное русло, где моя утлая лодка завертелась, как щенка. Работая попеременно то правым, то левым веслом, я призывал на помощь всю свою ловкость, чтобы восстановить равновесие: каноэ шириной в шестьдесят сантиметров весило тридцать килограммов при толщине корпуса всего в два миллиметра; достаточно было самого легкого толчка, чтобы лодка получила серьезное повреждение. Зато все ее недостатки возмещались фантастической скоростью, которая позволяла мне как вихрь носиться в ней по реке, с юга на север и с запада на восток, ни на минуту не забывая, разумеется, о неустойчивости посудины…

Продолжая плыть по течению вместе с бревнами и мусором, которые, как и я, казались неподвижными, хотя мы быстро скользили по гладкой поверхности воды, я наконец увидел перед собой остров Торо, миновал устье Ябебири, проплыл мимо поселка Санта-Анна и добрался до сахарной плантации, откуда тут же пустился в обратный путь, намереваясь вернуться в Сан-Игнасио тем же вечером.

Но в Санта-Анне я вдруг заколебался. Грек был прав: одно дело Парана в мелководье, и совсем другое — во время паводка. Быстрины, которые мне удалось преодолеть, поднимаясь в своем легком каноэ вверх по реке, заставили меня призадуматься; и не столько потому, что мне было трудно бороться с течением, — я боялся перевернуться. За бурным порогом, как известно, всегда следует тихая заводь; главная опасность состоит в том, что при выходе из неподвижной воды приходится иногда принимать на себя удар бешено несущегося потока. Если лодка устойчива, опасаться нечего, но в моей, признаюсь, перевернуться вверх тормашками и пойти ко дну ничего не стоило, тем более что уже близились сумерки. В опускавшихся на землю сумерках я уже собирался вытащить каноэ на берег, чтобы дождаться утра, как вдруг увидел мужчину и женщину, которые спускались по склону оврага в мою сторону.

Незнакомцы, вероятно, были мужем и женой, и, несмотря на то что одеты они были как все в этих местах, их можно было принять за иностранцев. На нем была чистая, без единого пятнышка рубашка, с засученными до локтей рукавами. На ней — высокий передник, ловко перехваченный клеенчатым пояском и хорошо облегавший ее фигуру. Словом, этакие выхоленные буржуа, весь вид которых говорил о том, что они сыты, довольны и живут за счет других.

Они приветливо поздоровались со мной и с любопытством принялись разглядывать мое игрушечное каноэ, затем испытующе посмотрели в сторону реки.

— Сеньор хорошо делает, что остается, — сказал мужчина. — Ночью по такой воде не пройдешь.

Женщина поправила свой поясок и кокетливо улыбнулась:

— Это как сказать… Так-то оно так, — возразил он. — Но речь сейчас не о нас. Я говорю про сеньора.

И, обращаясь ко мне, прибавил:

— Если сеньор думает остаться, мы могли бы предложить хороший ночлег. Вот уже два года, как у нас свое торговое заведение; небольшое, правда, но какое есть… Не так ли?

Я охотно кивнул в знак согласия, направляясь за ними к их жалкой харчевне. Тем не менее поужинал я гораздо лучше, чем дома, наслаждаясь некоторыми проявлениями комфорта, которые в этой глуши походили на сон. Мои буржуа оказались удивительно приятными людьми, этакими чистенькими веселыми сибаритами, потому что и знать не знали, что такое настоящий труд.

После чашки отличного кофе они проводили меня к реке, и я подальше оттащил свою лодку, — когда вода в Паране становится красной и покрывается водоворотами, она за одну ночь поднимается на два метра. Оба снова посмотрели туда, где угадывалась темная масса реки.

— Вы хорошо делаете, что остаетесь, сеньор, — повторил мужчина. — Плыть через Тейукуаре в такую ночь, как сегодня, — дело нешуточное. Никто не в состоянии этого сделать… кроме моей жены.

Я резко повернулся к женщине, которая продолжала кокетливо теребить свой поясок.

— Вы проплыли ночью через Тейукуаре?!

— О да, сеньор!.. Но всего лишь раз… и без всякой охоты с моей стороны. Мы тогда оба были как сумасшедшие.

— Да как же вы справились с рекой? — удивился я.

— С рекой? — воскликнул мужчина. — Она в то время совсем обезумела. Сеньору знакомы рифы у острова Торо? Сейчас они наполовину торчат из воды. А тогда там ничего не было видно… Сплошная вода, которая с ревом проносилась над ними… Даже здесь было слышно. Да тогда все было иначе, сеньор! А вот вам и память о тех временах… Будьте добры, зажгите спичку.

Человек до колен приподнял штанину, и сзади на его икре я увидел глубокий шрам, пересеченный в нескольких местах твердыми серебристыми рубцами.

— Видели, сеньор? Память об этой ночи. Проклятый скат!

И тогда я вспомнил слышанную от кого-то историю о женщине, которая не переставая гребла целые сутки, чтобы спасти своего умирающего мужа. Значит, эта беленькая, холеная лавочница и была той женщиной?

— Да, сеньор, это была я, — рассмеялась она, заметив мое удивление. — Но сейчас я бы скорее умерла, чем решилась на подобное дело. Не те времена, сеньор; прежнего не вернешь!

— Где уж там! — подтвердил он. — Как вспомнишь… Мы были как одержимые! Неудачи и нищета здорово нас подгоняли… Не то, что сейчас!

Еще бы! Разве сейчас отважились бы они на это? Мне не хотелось ложиться спать, не узнав подробностей; и там, во мраке, у самой реки, которая смутно чернела у наших ног, медленно выходя из берегов, я услышал рассказ об этой ночной эпопее.

Обманутые рассказами о богатствах страны и быстро растратив в неосмотрительных сделках свои скромные сбережения, молодые супруги, как всякие неопытные переселенцы, оказались в один прекрасный день почти без гроша. Но в те годы им было все нипочем, и они приобрели на последние песо старую, рассохшуюся лодку, с трудом законопатили ее дыры и начали совершать регулярные рейсы вдоль побережья, скупая у местных жителей небольшие партии апельсинов, меда, такуару, солому, чтобы продать их затем на очередном базаре в Посадас. При этом они почти всегда оставались в убытке, ибо, не зная вначале капризов местного рынка, везли с собой несколько литров тростникового меда, когда накануне он появлялся в продаже целыми бочками, или пытались торговать апельсинами, когда на берегу от них рябило в глазах.