Юрий Чернов - Верное сердце Фрама Страница 6

Пес жался к хозяину. А хозяин думал свою думу.

Конечно, Азовское море — не Арктика. И нет здесь глиняной мазанки, нет скобленого стола, нет попыхивающего на нем самовара, нет матери, которая ждет сына «вечерять». И не выйдет она на косогор, чтобы поглядеть, куда запропастился ее Егорушка.

Фрам не знал, что в трудную минуту люди почему-то вспоминают своих матерей. Вообще он не понимал, чем обеспокоен хозяин.

Седов молчал, напряженно раздумывая. Рано или поздно льдину прибьет к припаю. Вскрывшуюся воду рано или поздно скует морозом. Надо продержаться, не замерзнуть.

Построить бы эскимосское иглу — куполообразное жилище из снежных плит, — так снегу на льдине мало. Не выйдет. Что ж, остается одно — двигаться.

Хозяин ни с того ни с сего начал приседать, хлопать в ладоши, растирать нос и щеки. Такое поведение показалось Фраму странным. Все же он догадался, что хозяин придумал какую-то игру, и включился в нее, оглашая льдину звонким лаем.

Все-таки на льдине было неуютно. И чем-то она напоминала клетку — никуда не уйдешь, вокруг темнела тяжелая, враждебная вода.

Хозяин нащупал в кармане две галеты. Одну он припрятал про запас, другую поделил с Фрамом.

До чего же хороши эти галеты! Фрам проглотил крошки, а ноздри еще раздувались от будоражащего запаха.

Потом опять случилось непонятное. Хозяин стал оглядываться, хотя видимость была плохая, вынул из рукавицы руку, вложил в рот палец и поднял его высоко над головой.

— Эврика! — воскликнул хозяин.

Этого слова Фрам никогда не слышал. Пес удивился еще больше, когда хозяин стал раздеваться. Из рубахи он быстро смастерил какое-то подобие мешка, поднял над головой. Рубаха упруго вздулась, напоминая парус.

— Ты понимаешь, — сказал хозяин, — ветер переменился, и до припая не больше версты.

Появилась надежда на скорое освобождение из плена. Ветер усилился, подгоняя льдину. Но судьба в этот день была против Фрама и его хозяина. Когда показался припай, что-то мешало льдине подойти вплотную. Седов бросил на лед ружье и приказал Фраму:

— Прыгай!

Фрам виновато и просяще взглянул на хозяина, но не прыгнул. Он боялся, что опять останется один, отделенный от хозяина холодной водой.

— Прыгай!

Голос звучал резко и властно, рука подтолкнула Фрама.

Крепкие собачьи лапы спружинили возле ружья. В тот же миг за спиной Фрама что-то тяжело плюхнулось в воду и оборвался возглас:

— А-а-а…

Хозяин прыгнул, руками достиг льда, тело оказалось в воде. Полушубок, намокая, потянул вниз. Ухватиться было не за что.

Фрам метнулся к хозяину, вцепился в ворот. Стальные мускулы лап напряглись — рывок, еще рывок.

Пес покатился кубарем. В зубах остался воротник полушубка. Но хозяин уже выбрался на припай. Одежда его, покрываясь ледяной коркой, скрипела при каждом движении.

— Бегом! — выдохнул хозяин.

Ноги плохо повиновались. До палатки, где ждал их Пустошный, было не близко.

VII

В начале сентября 1913 года на «Святом Фоке» разогрели котлы. Корабль, освободившись ото льда и подрагивая от монотонного стука машин, взял курс к берегам Земли Франца-Иосифа.

Фрам не одобрял морские путешествия. Во-первых, палуба качалась, дрожала, длинные мачты и те накренялись к воде; во-вторых, собак из клеток не выпускали.

К счастью, на этот раз плыли недолго. Во второй половине сентября показались мертвые, покрытые льдом острова. Хозяин не собирался зимовать возле них, он хотел еще проплыть на север, ближе к полюсу… Но природа не считается с планами людей. Навстречу «Святому Фоке» она погнала ледовые поля, огромные айсберги, похожие на горы, — вздыбленные, с островерхими макушками, отсвечивающие холодноватой голубизной.

На одном айсберге плыл медведь. Собаки всполошились, чуть не разнесли клетки. Люди же спокойно смотрели с палубы на уплывающего зверя.

Фрам долго но мог успокоиться: метался, щелкал зубами. Как хотелось ему медвежатины!..

Тесная бухта, где бросили якорь, не привлекала глаз: каменистые обрывы, обледенелые откосы. Чуяло сердце Фрама, что охоты здесь не будет. Безжизненный берег острова Гукера нависал над водой.

Зима надвинулась рано. Люди, не обнаружив в окрестностях плавника, разобрали кубрик. Стучали топоры, визжали пилы. Экипажу судна приходилось наскребать скудное топливо для кухни, для просушки одежды.

Чугунные печки нигде не топились. В прошлую зиму Фрам лежал в каюте хозяина на некотором отдалении от печки — дверца раскалялась, как угли в костре. Теперь печка была коричнево-ржавой, стылой. Веселая пляска огня больше не будоражила ее холодное, железное чрево.

Палуба, щедро укатанная снегом, почти вымерла. Бывало, отправятся люди к ближайшему айсбергу наколоть льда для пресной воды; или выйдут с непонятными Фраму приборами, колдуют над ними, пока не поморозят руки. И опять — безлюдье. Правда, люди все, как один, высыпали смотреть полярные сияния. Кто-то высоко-высоко в небо забрасывал зеленоватые и желтые пучки света, от них стремительно рассыпались нежно-молочные змейки, а временами бледные, полутоновые краски накалялись, излучая призрачно-метущееся свечение.

Фрам, видя людей, задравших вверх головы, искал глазами пролетающих гусей и уток. Но их не было.

Скоро и полярные сияния перестали собирать людей на заснеженной палубе. Фрам думал, что люди утратили былое любопытство или боялись режущего ветра, налетавшего с каменистого острова. На самом же деле их свалила цинга. Они почти не двигались, почти не ели — зубы шатались, десны кровоточили.

Хуже всего, что заболел и хозяин. Когда после двухнедельного перерыва он вышел на палубу и взял Фрама в каюту, сердце Фрама почуяло какую-то перемену. Изменился голос — стал тише и глуше, и рука не так уверенно и сильно трепала холку, покрывшуюся плотной зимней шерстью. Хозяин помышлял о медвежьей охоте. Он полагал, что свежее мясо укрепит силы больных. И, не поддаваясь ничьим уговорам, тепло оделся, взял упряжку и отправился на охоту.

Фрам видел, с каким трудом хозяин шел впереди нарты. К концу дня напали на след. Фрам, Варнак и Разбойник настигли зверя. Хозяин не скоро приблизился на выстрел. Целился долго, ранил медведя, но тот добежал до полыньи, нырнул в нее и не вынырнул.

Лайки, урча, вылизали на снегу пятна крови, прихваченные морозом…

Возвращались ни с чем. Хозяин идти уже не мог — сел в нарту…

На «Святом Фоке» воцарилось уныние. Стали дохнуть архангельские собаки, не привыкшие к испытаниям и суровым передрягам. Околела Тюлька. Линник вынес ее из клетки — жалкую, маленькую, с провисшей головой. Теперь и хвост ее не казался таким пышным, как прежде…