Эрнест Сетон-Томпсон - Буйный и Колючая холка Страница 6

Как-то раз кабан обнаружил ползучий земляной орех на торфяном болоте. Добравшись до плодов, его пятачок одобрительно отметил: вкусно. И он смутно вспомнил, как мать, бывало, ела нечто обладавшее похожим запахом. Эти орехи были еще вкуснее тех, что росли на деревьях. Лакомясь орехами, Буйный нагуливал жир. Потом он выкопал с детства знакомый корень, обжигающий язык. По старой памяти он не стал пробовать его, а просто отшвырнул в сторону вместе с другими. Хоть корень был большой, толстый и приятный на вид, Буйный хорошо знал, что его следует остерегаться. Набив как следует брюхо, кабан взбежал на солнечный пригорок и, удовлетворенно хрюкнув, плюхнулся боком на подстилку из листьев легко и просто, как водится у свиней.

— Рою рылом, рою рылом! — крикнула пролетавшая мимо голубая сойка. Оливковый тиран ловил мух прямо над ухом у кабана, а мышка проползла по его наполовину прикрытой листьями ноге. Буйный сладко спад.

Вдруг тишину нарушили странные звуки, доносившиеся издалека, — зычный рев, скулящий вой: «Уах, уах, уау, у-у-уууу!»

Потом послышались отчаянные вопли, вперемежку с фырканьем и пыхтеньем. Звуки то стихали, то раздавались вновь — отчетливо и ясно, где-то рядом — сумасшедшая какофония, устроенная крупным лесным зверем. В мгновение ока Буйный вскочил на ноги и несколько секунд стоял не шелохнувшись, потом, насторожив уши, точно пойнтер, крадучись пошел вперед, до предела напряженный и будто зачарованный.

Странные звуки доносились с поймы реки, и сквозь высокую траву Буйный разглядел своего давнего врага. Медведь-свиноед выкапывал из земли те самые жгучие корни и пожирал их один за другим. Эти круглые белые жалящие корни раздирают горло, вызывают резь в животе, от них щеки сводит жгучая боль, словно ты невзначай коснулся головешки, оставленной человеком в дымящейся траве. И тем не менее медведь копал корни, жевал их и выл от боли, но все копал и жевал, пока слезы градом не хлынули у него из глаз и пронизывающая боль не опалила покрытые пеной челюсти. Но и тогда черное чудовище с ревом и воем продолжало набивать пасть корнями и заталкивать их в сводимое судорогой горло.

Может, он сошел с ума? Отнюдь нет. Может, его мучил голод? Ничуть — вся земля была усыпана орехами. Тогда зачем же он по своей воле подвергал себя этой ужасной пытке? Кто приказал ему мучить себя? Буйный не мог понять, в чем тут дело. Да и сам медведь ничего не смог бы вам объяснить. Он подчинялся внутренней потребности. Можно лишь предполагать, что медведь, питающийся только мясом, навлекает на себя ужасную болезнь, которая поражает главным образом кожу. Медведи-свиноеды особенно подвержены этой болезни. Боль будто опаляет кожу, все тело корчится от мучительной пытки мириадами крохотных горящих факелов. А жгучий корень наверняка приносил медведю облегчение — медленное, но верное.

Молодой кабан, с опаской наблюдавший за медведем, уже не испытывал прежнего страха. Озабоченный, он медленно брел прочь и никак не мог взять в толк, почему его враг так ревет, когда ест корни. Пойма реки уже осталась далеко позади, а до него все еще доносились медвежьи вопли.

XI. Весна

Год выдался урожайный. Когда ветки деревьев в лесу оголились, белка набила битком семь дупел орехами и желудями и устроила себе уютное гнездышко возле каждой кладовки.

Ондатра сложила огромные копны сена на болоте. Лесные сурки чуть не лопались от жиру, а каждая мышка-норушка натаскала столько зерна впрок, что запасов вполне хватило бы на три голодных года. И примета сбылась: зима выдалась холодная и снежная.

Лес, который прежде так манил молодого кабана, стоял теперь обнаженный и мрачный. С наступлением холодов Буйный оброс густой и длинной щетиной. Но шуба его была недостаточно теплой, и, когда грянули морозы, Буйный был вынужден искать убежище на скотном дворе. Там были и другие сородичи, в основном тупые раскормленные племенные свиньи, годные лишь на отбивные, и один-два аристократа диких кабаньих кровей. Сначала они немного важничали и норовили отпихнуть его в сторону, как какую-нибудь простую жирную хрюшку, но у Буйного были крепкие ноги и острые клыки, и он умел постоять за себя. Со временем он привык спать вместе с другими свиньями и кормиться у общего корыта, став терпимым и полноправным членом общины.

Миновала зимняя стужа, приближался прекрасный месяц апрель — время молодой листвы. Весной повеяло и в горах, и в лесах. Она проникла даже под амбар, пробудив к новой жизни тамошних обитателей. Каждый воспринимал ее на свой лад. Толстые племенные свиньи, безмятежно похрюкивая, вышли погреться на солнышке, проявляя умеренный интерес к тому, что было доступно их пониманию.

Буйный резвился, как жеребенок. Как он вырос, какие длинные у него стали ноги, какие мощные плечи и мускулистая шея! Он был крупнее всех свиней на скотном дворе и выделялся роскошной золотисто-рыжей щетиной и длинной, как у гиены, холкой. Когда Буйный, живой и проворный, шел пружинистой походкой по скотному двору, племенные свиньи — едва передвигающиеся туши — сторонились, пропуская его вперед. Переполненный радостью жизни, Буйный подкидывал рылом тяжелое корыто в воздух и прыгал, поджимая передние ноги, как жеребец. Услышав свист вдалеке, Буйный разворачивался и мчался на зов, как мустанг. То был свист Лизетты. Они особенно сдружились в эту зиму. Легко одолев низкую ограду, Буйный мчался к двери дома, где его поджидала Лизетта с лакомствами. Она чесала ему спину, ваксила копытца с готовностью подставленных передних ног или чистила их.

- Этот Буйный, как ты его называешь, Лизетта, скорее смахивает на пса, чем на кабана, — говорил фермер Прунти, наблюдая, как здоровенный кабан бежит по пятам за дочерью или резвится возле нее, как щенок, — щенок весом в сто пятьдесят фунтов, которые он набрал ко второму году своей жизни. В Буйном пробуждались инстинкты предков, давно утерянные в тюрьмах-загонах.

XII. Серовласка ищет счастье

От Дэн-Ривер Бридж в Мэйо ведет длинная пыльная дорога. Весь этот долгий путь пробежала Серовласка, молодая, пышущая здоровьем дикая свинья. Она едва достигла поры зрелости; сложением и длинными ногами Серовласка напоминала важенку. Ее атласная серая шкура, лоснившаяся на солнце, сейчас вобрала в себя красноватую пыль старой виргинской дороги.

Серовласка спускалась по горному кряжу, поводя по сторонам чувствительным носом, чутко настораживая уши при каждом звуке. Порой она брала след, как охотящаяся лиса, или тщательно изучала запахи у придорожных столбов, стоявших вдоль ее пути или на перекрестках.

Прошел час, за ним — другой, но наша путешественница с упорством и неутомимостью, свойственными ее племени, продолжала свой поиск, чутко откликаясь на все, что указывали уши, нос, глаза. Миля за милей оставались позади, но, и достигнув долины Мэйо, Серовласка по-прежнему стремилась вперед. Вдруг на пути ей попался столб, о который было очень удобно почесаться. Начесавшись вволю, Серовласка побежала дальше. «Что за прихоть?» — спросите вы. Как часто по нашим собственным поступкам можно судить о поступках животных! В жизни каждого человека наступает время, когда его переполняет желание отправиться на поиски счастья в большой мир. И тогда мудрецы говорят: