Лебеди летят над тайгой - Семён Михайлович Бытовой Страница 6

Вскоре он увидел свои лоскутки ка деревьях, и настроение его поднялось. Сяо Батали повернулся к ярко пылавшему закату солнца и шепотом произнес:

— Господин великий дух гор...

В эту минуту тайга огласилась негромким выстрелом, оборвавшим лесную молитву искателя. Кто-то быстро подбежал к упавшему Сяо Батали, обшарил его и, забрав берестяной конверт, мгновенно скрылся в лесных зарослях.

Сяо очнулся в темноте, не понимая, что с ним произошло. В ушах стоял звон, левое плечо страшно ныло, словно кто-то навалил на него огромную тяжесть. Хотелось пить, и он припал сухими губами к листьям папоротника, обильно смоченным ночной росой. Открыв глаза, он опять увидел Ли Фу. Приятель стоял под деревом, сложив руки на груди, и улыбался. Сяо позвал его, но Ли Фу не двинулся с места. Тогда Сяо Батали уперся руками в землю и, превозмогая боль, поднялся, шагнул к приятелю. Но тот мгновенно исчез. Батали крикнул, зашатался, упал. Ночное протяжное эхо разнесло его крик по тайге.

Сяо не помнит, как нашел его на рассвете русский охотник, как положил поперек седла и увез в Иман. Когда искатель пришел в себя, то долго не верил, что находится в комнате, лежит на мягкой постели и что красивая русская женщина поит его с ложечки брусничной настойкой.

Охотника, который спас Сяо Батали, звали Никита Иванович.

Четырнадцать лет разлуки

Удэгеец пролежал в доме Никиты Ивановича больше месяца. Пуля бандита пробила искателю плечо, повредила ключицу. Однако он стал быстро поправляться. Знакомый ва-панцуй принес ему корень женьшеня. Сяо настоял корень на водке и регулярно три раза в день пил целебный настой. Выпив рюмочку перед едой, он каждый раз добавлял в бутылку ровно такую же порцию водки.

Сяо чувствовал, как возвращаются к нему силы. Рана затянулась. Чтобы не дать руке онеметь, удэге каждое утро носил воду из колодца, колол дрова, смастерил даже новый курятник.

Клавдия Константиновна, жена Никиты Ивановича, пробовала протестовать, но Сяо только улыбался и находил для себя все новые и новые дела.

— Ты, мадама, сиди, Сяо сам работай могу, — говорил он.

Искатель решил, что, как только наступят заморозки, он отправится в Гирин, займет у знакомого аптекаря Лао Ю-тяо денег и купит подарки Клавдии Константиновне. Он уже прикидывал в уме, какого цвета шелк — голубой или зеленый — больше всего пойдет к ее белому с легким румянцем лицу, какие приколки — сапфировые или агатовые — лучше украсят пышную ее прическу. Когда однажды Никита Иванович в шутку заметил, что Сяо не иначе как влюбился в Клаву — только и ходит за ней, не дает ей ничего поднять и принести, — ва-панцуй, не умевший лгать, простодушно признался в своих добрых чувствах к «мадаме».

Выздоровев, Сяо Батали простился с русскими друзьями, ушел в Маньчжурию, но уже через месяц снова вернулся в Иман. Он принес столько разных подарков, что Никита Иванович и его жена не на шутку рассердились.

Но Сяо Батали слушать ничего не хотел, прикладывал ладонь к сердцу и улыбался.

— Не говори худо, Никита. Батали твои слова понимай нету.

*

Шло время. Батали по-прежнему промышлял женьшень. Что ни осень, приносил он в Иман два — три корня. Однако удачи, которые сопутствовали ему, не изгладили из памяти ту страшную ночь в лесу. Сяо стал более суеверным, более осторожным, чем прежде; он протоптал в тайге новые, секретные тропинки, несколько изменил знаки «хао-шу-хуа», разрушил старый шалаш, в котором прожил почти двадцать лет. Глубоко в зарослях, в небольшом каменистом распадке Сяо поставил новое жилище. Он не развешивал больше на деревьях алых лоскутков с иероглифами лесной молитвы, а в дуплах трех больших тополей соорудил кумиренки с крошечными фигурками добрых богов Онку и Эндури. Прежде чем садиться за еду, он кормил удэгейских богов — клал перед каждым по куску лепешки или пампушки.

Как бы ни промокала на нем одежда во время ходьбы по лесу, он сушил ее только после того, как женьшень был уже найден и выкопан. Сяо брал с собой в тайгу червонного петуха, и тот будил его с первой утренней зорькой. А если день был удачным, он резал петуха, зарывал его в горячий пепел костра. Съедал он всего лишь ножку или крылышко, остальное мясо выставлял на видном месте для царя лесных зверей — тигра. Теперь, когда случалось ва-панцую увидеть ночью плохой сон с дракой, он немедленно покидал это место ночлега и уже больше никогда не возвращался к нему...

И вот однажды, проснувшись среди ночи, искатель быстро затоптал костер, схватил свой мешок, посох и побрел в глубь темного леса, над которым слабо светили звезды. Когда на горизонте поднялась заря, Батали дошел до горного перевала. Отдохнув немного, ушел дальше. А в полдень, когда на растительности немного высохла роса, по своим старым зарубкам на деревьях приступил к поиску женьшеня. Этот день, несмотря на плохой сон ночью, оказался для искателя самым счастливым в его жизни. В устье реки Ваку, неподалеку от распадка, где когда-то было его родное стойбище, Сяо Батали набрел на большую семью молодых корней женьшеня.

Было это в августе 1927 года. Убедившись, что поблизости никого нет, Батали принялся внимательно изучать место, где росли корни. Положив у одного из них камень средней величины, он долго разгребал заросли, осмотрел довольно большое расстояние в окружности. Вскоре Сяо обнаружил еще один корень, без наземных ростков, спящий. Искатель осторожно раскопал вокруг него землю и увидел поврежденную шейку.

Сяо Батали выполол вблизи корня посторонние травы, убрал несколько кедровых шишек, видимо упавших с большой высоты на женьшень и повредивших его, затер щепоткой земли больное место на шейке. Теперь, должно быть, корень проснется.

Семья женьшеня состояла из семи здоровых, живых корней в возрасте пяти — шести лет. Спящий, судя по прежним рубцам на шейке, был постарше, но «сон» задержал его рост. Сяо Батали не сразу решил, как поступить с молодыми корнями. Мелькнула мысль: пересадить их поближе к своему шалашу, чтобы через несколько лет, когда они достигнут зрелого возраста, без особых хлопот выкопать корни. Но пересаженный корень скупщики брали неохотно.