Рассказы о потерянном друге - Рябинин Борис Степанович Страница 64

Но что толку укорять себя теперь!

А Крызин, прищурившись и напряженно припоминая что-то, продолжал изучать портрет. Взял в руки, приблизил к себе, отставил, снова приблизил, строя гримасы и время от времени бросая быстрые испытующие взгляды на хозяйку дома. Комментировал:

— Ничего дивчина. С завитушками. Что-то они мне знакомы, вроде, как встречались… Стало быть, дочка? Комсомолка, конечно. Тэк-с, тэк-с… А где они пребывают в данный момент?

Молчание.

— Тэк-с, тэк-с.

От этого «тэк-с, тэк-с» цепенела душа.

За внутренней запертой дверью послышался царапающий звук.

— А там кто? — быстро обернулся Крызин. Солдаты стояли, выпучив глаза. Куклы с ружьями! Но, услышав шорох, сразу приготовились стрелять. Не люди, механизмы, выученные убивать!

— Собака.

— Да? И собака? Интересно…

Ох, как блеснули недобро его глаза…

— А ну-ка, выпусти ее… или его… Кто он — он или она?

— Он…

— Мы желаем посмотреть на него.

— Он может броситься…

— Ничего. Мы его усмирим… Тэк-с, тэк-с! Да пошевеливайся быстрее!

Яранг вырвался из комнаты с фосфоресцирующими зелеными глазами и… попятился, ослепленный направленным на него лучом фонарика. Беглого взгляда Крызину было достаточно, чтоб определить, кто перед ним. Если бы даже он забыл раскраску шерсти и формы Яранга, отметина на морде сразу выдала бы пса.

— А-а, так это ваш? Приятная встреча. Чего не ожидал, того не ожидал… Друзья встречаются вновь! — Отступая на шаг, Крызин торжествующе мерял животное взглядом.

Почему он так рад? Почему этот отвратительный человек на минуту забыл даже о ней, жене партизана и матери партизанки? Все внимание сосредоточилось на собаке. Саркастическая усмешка кривит лицо с тонкими синими губами и шрамом на щеке… Чем его так привлек Яранг? И где они встречались?

Елена Владимировна этого не знала, не знала и того, что этот злобный субъект — тот самый, которого обвинял на суде Степан Николаевич. А если бы знала, стала прощаться с жизнью. В самом деле, что еще оставалось ждать от этого садиста, убийцы, отступника?

Зато Крызин ликовал. Вот удача так удача! Такой улов в течение нескольких минут. Он шел за одним, а оказалось, можно отомстить, расквитаться сразу за несколько обид. Неслыханная удача! Ноздри его раздувались, словно он уже чувствовал запах крови.

А что Яранг? Узнал ли он своего недруга?

О, пес готов был растерзать этого ненавистного, убить его или умереть сам. Он рванулся — рука хозяйки ласково, но твердо попридержала его. «Фу, Яранг». И тотчас заговорил какой-то внутренний голос, то, что мы называем инстинктом животного. И этот внутренний контролер и подсказчик сразу отрегулировал поведение собаки: сейчас Ярангу нельзя нападать на этого человека. Бесполезно. В этом убеждало и все поведение хозяйки, и что-то еще. Ведь не случайно даже самый кровожадный зверь смиряется в клетке при определенных обстоятельствах.

Это не было трусостью, нет-нет. Это было что-то выше его храбрости и желания сражаться. Он прижался к хозяйке, и только глухое, будто застрявшее в горле клокотание продолжало говорить, сколь ненавистен и противен ему этот грязный проходимец, что примирения между ними не может быть никогда.

— Тэк-с, тэк-с, — сказал Крызин, поблескивая глазками. — Ну, что же мы будем с вами делать? Разговаривать с нами вы не желаете, загордились. Придется прихватить вас с собой. И ты тоже пойдешь, не беспокойся, мы тебя не забудем… — обратился он к Ярангу. — Наденьте на него намордник!

Елена Владимировна выполнила приказ. Своими руками она отдавала друга Яранга в руки его заклятого врага…

— Поводок крепкий? На-те, нацепите еще вот это, — и Крызин подал свернутый кольцом прочный резиновый жгут с проволочной жилкой внутри. Он и сейчас предпочитал удавку, как тогда, у ящика, и постоянно носил ее с собой.

Яранг с тоской смотрел на хозяйку. На него упала ее слеза.

Поводок и жгут перешли к Крызину. Елена Владимировна стала медленно одеваться, почти не ощущая, что делает.

Апельсинушка, прощайся с хозяйкой и другом Ярангом! Кот подошел и мягкой спинкой потерся о морду пса. Крызин пинком сапога отшвырнул его прочь. Яранг задрожал от этой новой обиды.

— А с домиком тоже придется проститься. Теперь он вам не нужен. Ключ, пожалуйста, сюда…

Елена Владимировна отдала ключ Крызину.

— Теперь пошли. Женщина — дорогу! Прошу…

Свободной рукой Крызин издевательски сделал широкий жест, предлагая Елене Владимировне идти впереди, затем резко дернул поводок. Жгут, захлестнутый на шее овчарки, затянулся, но Яранг стоял как вкопанный.

Подумав, Крызин передал поводок и конец жгута одному из солдат, сам стал снимать ремень с толстой медной пряжкой…

— Иди, Ярангушка, — тихо сказала Елена Владимировна.

Яранг поднял голову, посмотрел долгим-долгим взглядом, в котором стоял немой укор, боль расставания, и — пошел.

Отдан, выдан во власть врагу, без попытки к сопротивлению, без надежды на спасение… Впрочем, кто сказал, что нет надежды на спасение… Надежда есть всегда, пока сам не отказался от нее.

Глава 13. Неукротимость

Яранга поместили в клетку на заднем дворе фашистской комендатуры. Тут уже было много собак. Но то были чужие собаки. Яранг безошибочно определил это по запаху. Это были конвойные немецкие овчарки, несшие службу при комендатуре. И только один он был здесь пленником в настоящем смысле слова.

На дворе то пробегали люди, то маршировали гитлеровские солдаты, слышалась незнакомая резкая и отрывистая речь, трещали мотоциклы. О Яранге забыли.

Уже двое суток находился он здесь, все так же в наморднике и жгуте, туго замотанном вокруг шеи, без пищи и воды. Но состояние его было таково, что он не ощущал ни жажды, ни голода. Только — тоска, только неутомимая лютая ненависть и желание любой ценой вырваться отсюда… Но как?

Уже в первую ночь он внимательно обыскал все углы, решетку, дверь, стены. Все было прочно, крепко, основательно, без изъяна. Немцы умели строить такие вещи. Однако и Яранг тоже был не лыком шит. Едва затихли голоса и прекратилось хождение по двору, он вступил в единоборство с клеткой.

Намордник мешал, не позволял ухватиться как нужно, чтоб применить всю силу. Постепенно он смял намордник, тыкаясь им о стену, а потом надорвал его — теперь можно хватать. И едва Яранг достиг этой первой скромной победы, зубами впился в деревянный толстый брус, и с такой яростью и ожесточением принялся расшатывать, отрывать его, что дерево заскрипело, застонало.

Из десен сочилась кровь, и сам Яранг был измочален до последней степени, когда ему наконец удалось достичь своего — брус подался и отвалился, до половины обхвата изгрызенный в щепы. Однако дальше оказался второй брус, толще первого. И пока Яранг воевал с ним — остервенело, упрямо, не щадя ни зубов, ни десен — ночь кончилась, стало светать, снова послышались голоса.

Он решил не прекращать работу. На шум от его возни сбежались немецкие солдаты. Они гоготали, улюлюкали, показывая на него. Их очень забавляло, что этот волкообразный пес хочет свободы. Потом пришел еще один, старший, прикрикнул на них, и они ушли, а он, наловчившись, вдруг через решетку так хватил пса тупым концом тесака по боку, что у Яранга перехватило дыхание.

— Швайн, — сказал после этого гитлеровец и удалился, гордый от сознания, что проучил эту русскую собаку.

Надо было ждать ночи. Иначе — все напрасно. Выбьешься из сил и ничего не достигнешь. Не дадут, если увидят, что у тебя что-то стало получаться.

Следующую ночь он трудился с таким старанием, что пена пошла из пасти. Он рыл подкоп. Одолеть клетку, видимо, не представлялось возможным, а земля поддавалась когтям гораздо быстрее. Но прокопав с полметра, Яранг убедился, что и тут его враги оказались очень предусмотрительны, перехитрили его: стены клетки были закопаны на неопределенно большую глубину и, кроме того, переплетены железной проволокой. Зубы ее не брали.