Рассказы о потерянном друге - Рябинин Борис Степанович Страница 68

С той встречи в немецком тылу Яранг и Алексей уже не расставались. Городок их находился во власти врага — куда возвратить Яранга? Их вместе, по просьбе Алексея, зачислили в часть специального назначения.

Но прежде им пришлось пройти специальное обучение. Кроме того, Ярангу требовалась серьезная поправка.

Пес был настолько худ, точно его спрессовали, и напоминал растение, побывавшее между листами книги. Изменилось даже выражение глаз. На него было больно смотреть.

Он долго не давал притронуться к себе, взвизгивал от малейшего прикосновения, — должно быть, болело все тело.

— Здорово, брат, обработали тебя, измордовали, исполосовали, не дай бог никому, — говорили курсанты училища, в стенах которого находился теперь и Алексей Белянин.

— Отощал-то как… Не кормили видать, совсем!

— Сам не ел, наверное. Тосковал…

Его жалели все, кто бы ни увидел.

— Моралите для молодежи, — сказал начальник училища. Он любил иностранные словечки. — Если такое могут сделать с собакой, так чего ждать людям?

Логика в общем-то правильная: известно, что захватчики были больше заинтересованы в сохранении материальных ценностей, нежели людей. Породистая собака относилась к материальным ценностям.

Вскоре здоровый организм взял свое — пес стал быстро поправляться, набирать тело. Но теперь это был какой-то другой Яранг. У него появились новые черточки в поведении, изменился характер. Остались неприветливость, недоверие к людям. Он мог ощериться внезапно, без видимой причины, а потом так же быстро успокоиться. Крызин оставил след в собачьей душе. Ведь все, что есть в собаке, хорошее и плохое, все идет от людей. Лишь Алексею Белянину Яранг повиновался беспрекословно, был предан до корней волос. За него пошел бы в огонь.

Вот когда началась мужская выучка, суровая и требовательная! Теперь пес получал высшее образование; а все, что он пережил, подготовило его к этому, закалило стойкость.

Нет ничего, что ни сделала бы собака для любимого человека, если только это в ее силах. Как нечто естественное, само собой разумеющееся, воспринял Яранг тот курс, который ему пришлось одолевать под руководством и сообща с Алексеем. Раз это надо другу, значит, так и должно быть. Прошли три месяца непрерывных тренировок, и Яранг приобрел специальность, которая была указана на табличке, привешенной к клетке. Он научился носить нужную кладь и сбрасывать ее со спины по приказу, научился повиноваться сигналу свистка, почти неслышимого для человеческого уха и отлично воспринимавшегося собачьим, научился спокойно переносить гул авиационного мотора и даже прыгать с парашютом.

Яранг стал парашютистом?!

Пусть это не удивляет. Еще до войны производились опыты по использованию собак в авиадесантных войсках. Они показали полную пригодность животного для такого вида службы. Требовалось лишь подбирать четвероногих с устойчивым типом нервной системы, с крепкой конституцией. Истеричные не годились.

Успех знаменитой Динки, превзошедшей все ожидания, заставил даже самых закоренелых скептиков взглянуть на собаку по-другому и признать ее возможности. Для тех, кто не знает, о чем речь, поясним. На одном из участков советско-германского фронта с помощью обученной собаки Динки был взорван мост и надолго выведена из строя важная дорога, по которой гитлеровцы подбрасывали подкрепление к передовой. Этот взрыв, раскатившийся эхом, натолкнул наших военных кинологов[8] на новую мысль. Так была решена участь Яранга. Он тоже стал четвероногим диверсантом.

Три месяца прошли, как один день. И вот в одну темную ночь Алексей Белянин с Ярангом погрузились в маленький, вездесущий, простреленный и залатанный во многих местах учебный самолетик У-2, поднялись над притихшей землей и под негромкий рокот мотора, напоминающий шмелиное жужжание, понеслись навстречу новому испытанию.

— Хозяина, Степана Николаевича, не забыл? И с Петром встретимся… помнишь Петра? — ободряюще говорил Алексей собаке.

Они сидели в тесной кабине, в полной темноте, неудобно скрючившись, притиснутые один к другому и встряхиваемые как будто специально для того, чтобы уплотниться еще и занимать меньше места. Оба ощущали тепло друг друга. На обоих ранцы с парашютами, у Алексея побольше, у Яранга — поменьше. Кроме того, плечи Алексея отягощал туго набитый вещевой мешок, руки сжимали автомат, а у Яранга на спине вьючок, назначение которого станет понятно позднее. Всему свое время.

Маленький легкокрылый самолетик напоминал сейчас небольшой воздушный арсенал, а еще точнее — бочку, начиненную порохом. Порохом были Белянин и Яранг. Они должны были сыграть первейшую роль в важной партизанской операции, запланированной командованием на Большой земле. Для этого и летели через линию фронта.

Трудно сказать, что чувствовал Яранг в воздухе, но внешне он вел себя спокойно. Раз так надо Алексею…

Кто такой Петр? Помнит его Яранг или не помнит, какая разница. Друзья его проводника — его друзья…

…Моралите — французское слово, оно сродни латинскому «мораль». В точном значении словари расшифровывают моралите, как средневековое театральное представление в аллегорической форме. Что ж, для нас все, связанное с жизнью и поступками Яранга, — своеобразная аллегория, наглядное выражение — в цепи последовательных и взаимосвязанных картин — той бескорыстной в самом высоком нравственном значении службы, которую несет животное ради человека.

Глава 17. С земли на небо и обратно

Что касается Алексея, то его помыслами целиком владело предстоящее боевое задание. Кроме того, как человек практичный, он прикидывал, удастся ли пересечь линию фронта и благополучно приземлиться в указанном месте или произойдет что-нибудь непредвиденное. Опасаться приходилось многого. К счастью, летчик проделывал этот путь уже не раз, хорошо знал трассу, умел использовать и туманы, и набежавшее облачко, и даже прижиматься к лесу, хотя соприкосновение с последним не обещало ничего хорошего.

Странно, но успокаивающе действовала мысль, что где-то в кромешной тьме летит второй самолет и в нем тоже два пассажира: боец и собака — вторая группа специального диверсионного отряда, направляемого в помощь партизанам. Их нарочно перебрасывали порознь, чтоб меньше риска. На земле они соединятся.

Ощутимо поддувало, но не в лоб, а почему-то сзади, словно встречный ветер, оставшись за хвостом самолета, поворачивал на сто восемьдесят градусов и снова спешил забежать вперед.

Земля молчала. Только дальние зарницы, порой сливавшиеся в зарево, напоминали, что фронт бодрствует круглосуточно, что у войны не бывает выходных. И даже ночь не способна уменьшить ожесточение сторон. Напротив! Как раз под покровом ночи осуществлялись самые дерзкие замыслы.

Внезапно самолет швырнуло в одну сторону, в другую; был момент, когда казалось, что он полетел носом в бездну и уже ничто не спасет его; справа, слева оглушительно лопались снаряды зениток, выхватывая из мрака то крыло, то борт; война обрушилась на У-2 всей своей дьявольской злобой и мощью, завыла, загрохотала, заревела, пытаясь схватить, смять, испепелить, уничтожить, швырнуть наземь; потом все прекратилось так же мгновенно, как началось. Пилот спикировал к земле, опять она, спасительница, укрыла их. Огненная полоса — фронта осталась позади. Можно перевести дыхание…

— Испугался, дружище?

Алексей не узнавал своего голоса. Какой-то сдавленный, чужой. От такой встряски не скоро отойдешь. Ему почудилось, что и мотор гудит не так, как прежде, но уверенная спина и затылок пилота убеждали, что все идет нормально.

— Ух, черт, дали прикурить, а, Яранг? Один хитроумный товарищ сказал, как жить просто: надо научиться легко и без угрызений совести переносить чужие неприятности… Понимаешь, чужие! Хитрый бес! Ну, а как быть со своими?

Самолет рокотал опять ровно, без перебоев, и вместе с этим звуком тянулся будто по ниточке; и Алексей мог теперь дать выход чувствам, беседуя с собой или с Ярангом, который по обыкновению предпочитал отделываться молчанием. Великолепная позиция! Никогда не узнают, умный ты или дурак…