Андрей Некрасов - Морские сапоги. Рассказы Страница 7

Но мы давно привыкли к штормам и меньше всего в тот вечер думали о погоде.

Кают-компания на «Партизане» уютная. Под мягкими диванами по-домашнему, как самовар, шипело паровое отопление. Из-под красивого абажура падал электрический свет. А то, что кружки приходилось держать в руках, чтобы чай не расплескался, — это не беда. Ведь были мы все-таки не дома, не на берегу, а в открытом океане, в позднее штормовое время.

Обычно, собравшись вот так, за чаем, мы разговаривали кто о чем и, бывало, подолгу засиживались за этими разговорами. Но в тот раз нам не до разговоров было. Нам предстояло сделать важное дело.

Весной, выходя на промысел к берегам Камчатки, мы приняли обязательство добыть шестьдесят китов. Работать пришлось тяжело: с весны штормовая погода мешала промыслу, потом наступила небывалая для тех мест жара, и киты ушли на север. Но все-таки за восемь месяцев нам удалось загарпунить шестьдесят три кита. Мы, понятно, очень гордились своим успехом и к празднику решили всей командой послать во Владивосток рапорт о нашей победе.

Уже готова была радиограмма. Передавая из рук в руки капитанскую авторучку, мы уже ставили под рапортом свои подписи, но тут наш гарпунер Кнут Иоганович Нордендаль, или просто Кнут Иванович, как мы его называли, потребовал дописать, что он объявил себя ударником.

В таком деле отказать Нордендалю было никак невозможно, и пришлось весь рапорт переписывать заново.

В тот год советские китобои первый раз промышляли в Тихом океане. Дело было новое, незнакомое. Опыта у нас не хватало, и на каждом китобойном судне вместе с советскими моряками плавали иностранные специалисты — инструкторы. Одним из них и был Кнут Иванович — немолодой уже норвежец. Он семнадцатый сезон плавал гарпунером. Служил он на норвежских и на голландских судах, командовал китобойцем в немецкой флотилии и с англичанами плавал. Говорил Кнут Иванович на шести языках и столько всего насмотрелся за свою жизнь, что его трудно было чем-нибудь удивить.

Он и у нас на «Партизане» сперва ничему не удивлялся. Кое-как говорить по-русски он выучился еще в порту, пока мы готовились к промыслу. В первые дни, когда вышли в море, в наши разговоры он не вмешивался, только подгонял нас в работе да поругивал за то, что мы не очень скоро и не очень умело выполняли его приказания.

Впрочем, каждый раз, погорячившись, он тут же принимался извиняться и даже острил как умел.

— Кнут есть кнут, — говорил он добродушно, — кнут должен мало-мало стегать тот, кто ленивый.

Но скоро ему и ругать нас стало не за что: народ на китобойцах плавал молодой, смышленый, и месяца не прошло, мы к работе привыкли и гарпунера научились понимать с полуслова.

А вот он нас понимать научился не скоро. Да и трудно было ему понять советских людей.

С первых же дней промысла началось соревнование между китобойцами: кто больше китов забьет за сезон. Это Кнут Иванович по-своему понял сразу.

— Да-да, — сказал он, — кто больше забьет. Это как футбол. Со-рено-ваня — это тоже кнут: стегать ленивых. Так? Это хорошо!

Но когда, услыхав об успехах других китобойцев, мы радовались их победам, — этого он никак не мог понять.

— Мы забили больше — мы рады, мы кричим: «Ура!» Это я понимаю, — говорил он. — Они забили больше, мы позади. Деньги им, слава им, красивый флаг — им. А мы кричим: «Ура!» Это я не понимаю.

Но к концу сезона он и это научился понимать и в тот вечер потребовал записать в рапорте свои обязательства: весь свой опыт передать молодым советским морякам и не упускать ни одной возможности увеличения добычи.

Вот из-за этого и пришлось переписывать рапорт.

Второй помощник капитана принес чистый лист бумаги, старательно вытер стол ладонью, ладонь вытер о штаны и только собрался писать — тяжелая железная дверь, выходившая прямо на палубу, приоткрылась, и вместе с влажным ветром протиснулся в щель радист.

Он через стол протянул капитану исписанный бланк и сказал взволнованным голосом:

— Михаил Михалыч, SOS от шхуны «Крестьянка». Прочтите-ка!

Капитан встал, выплеснул чай прямо на палубу, повесил кружку на один из крючков, ввинченных в потолок, и вслух прочитал радиограмму:

— SOS, шхуна «Крестьянка», нужна немедленная помощь. Всем судам в районе Берингова моря. 6 ноября 22 часа 15 минут местного времени. 61 градус 30 минут северной широты, 175 градусов 15 минут восточной долготы. От сильных размахав бортовой качки переместился груз в трюмах. Вода не откачивается, машина не работает, руль заклинило. Капитан Козлов.

Мы все знали капитана Козлова и шхуну «Крестьянка» знали. Мы не раз встречали ее в плаваниях и в порту и теперь представили ее себе, маленькую и беспомощную, во власти разгулявшегося шторма.

Сразу стало холодно и неуютно, точно вместе с телеграммой ворвалась в кают-компанию буря.

Все так же шипело отопление под диванами, но уже не песенка самовара слышалась нам в этом звуке, а злобный свист холодного ветра.

— Наладьте со шхуной прочную связь, — сказал капитан. — Сообщите, что мы идем на помощь. Боцман, готовьте спасательные средства и шлюпки. Команде надеть штормовое и всем наверх. Общее руководство за мной. Всё!

Секунду спустя порожние кружки уже качались над опустевшим столом, а мы по своим каютам натягивали поверх ватных костюмов непромокаемые штаны и пиджаки, шапки-зюйдвестки и рукавицы.

Боцман зажег полный свет над палубой. Ползая на четвереньках, чтобы не смыло волной, матросы доставали стальные канаты, багры, спасательные пояса. Другие снимали чехлы со шлюпок, проверяли там весла и аварийный запас. В полчаса все было готово.

А капитан вместе с Нордендалем тем временем поднялись в рубку, развернули карту и отыскали место, где в это время находилась «Крестьянка». Капитан обвел это место четким маленьким кружочком и вышел на мостик. Там, поглядывая то и дело на светящуюся картушку компаса, стоял рулевой.

Капитан громко назвал новый курс. Рулевой, быстро перебирая спицы, закрутил штурвал. «Партизан» повернул круто вправо, и сейчас же волны и ветер обрушились на него сзади, словно не хотели пустить нас на помощь погибавшей в океане шхуне.

Чтобы свет не мешал глядеть вдаль, капитан приказал погасить все огни на палубе. После яркого света сразу стало так темно, будто судно нырнуло в воду. Но скоро глаза привыкли к темноте и стали различать белые гребни, с шумом бежавшие нам вдогонку.

Так прошли мы часа полтора. Потом далеко-далеко за кормой чуть посветлел горизонт. Мутная полоска рассвета с каждой минутой шире и ярче растекалась по небу. Потом небо позеленело, стали видны волны, потом огненным столбом брызнул в небо ослепительно яркий солнечный луч, и стало совсем светло.