Юрий Казаков - Арктур – гончий пес (сборник) Страница 7

Я и пошёл. Прошёл, как велено было, берегом, а когда камни начались, свернул в лес. Только в лес свернул, на ручей наткнулся. Хотел повыше перейти, пошёл влево по ручью – болото! Чавкал, чавкал сапогами, в такое бучило залез, что и ходу никуда нет.

Пришлось возвращаться назад, к берегу. В лесу-то тихо было, душа отдыхала. А к морю вышел – опять рёв, шум, свист! «Что ж делать? – думаю. – Пойду берегом. Хоть и дальше, да вернее».

Небо было мутно и серо, отдельных облаков даже не различишь, всё монотонно, и свирепый ветер лицо сечёт, гонит по берегу мокрый песок. Лес на глазах начал желтеть, а земля – краснеть.

Росла там какая-то трава лепесточками и была багровая. Иду берегом, море справа, лес слева. Я всё на лес поглядываю – на море-то смотреть скучно. А в лесу всё разное! Беловатый мох ягель, тёмно-зелёные лакированные листики брусники, красные пятна травы лепесточками, светло-зелёные островки стелющегося можжевельника. Это внизу. А сверху берёзы золотятся да рябина горит красным бархатным цветом.

А то вдруг подступят скалы к самому морю, стоят тёмной стеной, и если тут лечь, то головой в стену упрёшься, а ноги в воде будут – так узко. По таким местам я бегом мчался, но всё равно волной меня захлёстывало, и скоро я так промок, что уж и не спасался.

Переночевал я на маяке, обсушился, а на другое утро нагрузил пестерь свежим хлебом – шесть буханок взял – и тронулся в обратный путь. Вместе со мной пошёл Коля, сын смотрителя маяка. В колхоз к дяде шёл. Маленький такой, лет восемь ему, а идёт смело и ничего не боится.

– Как же ты, – спрашиваю, – в такую даль идёшь? Ведь не дойдёшь, устанешь!

– А чего! – говорит. – Я уж не в первый раз. На тонях ночевать буду, у рыбаков.

Потом на море посмотрел, подумал и говорит:

– Чего нам берегом идти, в море мокнуть? Пошли горами, тут тропка есть, я знаю.

И пошли мы горами. Целый день шли в тишине, из ущелья в ущелье, вздымались и пропадали, слушали, как рябчики свистят, и так хорошо было, что даже стрелять не хотелось. А вечером вышли ущельем к морю, к старой, заброшенной избушке.

Никто в ней давно не жил. Мы отомкнули её и вошли. Внутри было холодно, и на потолке сажа в два пальца толщины, хлопьями, лохматая. Разыскали мы воду, чайник, развели возле избушки костёр из щепок и решили ещё печь протопить, чтобы не холодно было спать.

Топилась избушка по-чёрному, без трубы, и, когда печь затопили, сразу стало дымно. Дым плавал под потолком и лениво выползал в отдушину. Внизу был чистый воздух, вверху – плотный сизо-зелёный дым.

Хорошо было Коле, он маленький, а мне, если выпрямиться, дым по грудь доходил, и приходилось ходить и сидеть скорчившись. Печь горела плохо, вяло, без оживления, и в избушке ничуть не теплело. А внизу по-прежнему бушевало море.

– С этой печкой три охапки дров надо спалить, чтоб тепло стало, – говорит Коля.

– Ну что ж, и три охапки спалим, – говорю и ещё дрова подкладываю. – Зато как спать-то будем!

Печь всё-таки стала нагреваться, дрова разгорелись, дым полегчал, а мы чай пить сели. Сидим, пьём, говорим о разных разностях, море слушаем, как оно в берег бьёт. Оно внизу гремит, а нам тепло, лампочка керосиновая маленькая горит, на столе кружки с чаем, сахар да хлеб – хорошо!

Скоро в печке уже угли догорали, и она нам казалась сквозь дым пещерой гномов, озарённой горнами. Скоро дым совсем вытянуло, встал я, закрыл наверху отдушину, заложил палкой дверь, поставил у изголовья заряженное ружьё, и легли мы с Колей спать, укрывшись моим плащом, годным на все случаи.

Заснули мы часов в девять, а в два часа ночи я проснулся от какого-то странного ощущения. Сначала я не мог понять, что меня так поразило и почему я проснулся. А потом слышу вдруг – тихо кругом! Ни звука нигде, только внизу волна по гальке: буль-буль! скрип-скрип!

В избе темно и тепло, сильно пахнет хлебом, окошки чуть светлеют на две стороны. И Коля тихо дышит, посапывает. Потом и он проснулся вдруг и сел.

– О! – говорит. – Как тихо! Сколько дней гремело, а тут тихо…

– Может, – говорю, – чаю попьём?

– Давай! – говорит Коля. – И свету не станем зажигать.

– Ладно, – говорю. – На окошки глядеть будем.

Пошёл я к печке, заслонку отодвинул – в печке у нас чайник стоял, – пахнуло на меня сухим теплом. Вытащил я чайник, а он горячий.

Сели мы с Колей на лавку, пьём чай, смотрим на окошки, молчим… А снаружи всё: скрип-скрип! буль-буль!

– Слышишь, – спрашиваю тихо, – как волна по гальке скрипит?

– Ага!

Опять помолчали, и тут Коля вдруг кружку на стол поставил и говорит шёпотом:

– Ой! Это и не волна вовсе… Это кто-то ходит снаружи!

Прислушался я – верно, ходит кто-то, и по звуку похоже на волну: скрип-скрип!

– Человек? – спрашивает Коля.

– Откуда тут человек!

– Так кто же? – и даже дышать перестал. Выглянул я в окошко, потихоньку так, – по лавке подвинулся и выглянул. И Коля ко мне прижался, щека к щеке, тоже в окошко смотрит, и оба еле дышим, обоих дрожь начинает пробирать.

Только мы выглянули, сразу увидели море. Не было оно тёмным, как обычно ночью, а туманно-светлым. Это наверху северное сияние опять горело, – за облаками сияния не было видно, но свет его всё-таки освещал море. И на горизонте, как иголкой проколоты, два огонька горят, зелёный и белый.

– Пароход! – дышит Коля.

– Лесовоз, наверное, – шепчу.

– Или траулер, – догадывается Коля.

– А может, шхуна?

– Норвежская? – предполагает Коля.

– Или аргентинская, – думаю я.

– Ой! – дышит Коля. – Гляди! Вон встаёт…

И как дыхнёт от страха, так сразу всё стекло запотело. Протёр я тихо стекло, гляжу – большое тёмное пятно рядом с избушкой. То двинется, то остановится. И когда двинется, то еле слышно: скрип-скрип…

– Медведь!

Отодвинулись мы от окошка, как обожглись, сидим в темноте и что делать, не знаем. Слышим, медведь к двери подошёл. Подошёл, стоит, молчит, посапывает – нюхает, наверное. Потом лапой корябнул по двери, но тихо, осторожно. Постоял, подумал, подошёл к окошку и сразу его затемнил. От первого окошка отошёл, подошёл к другому и то затемнил.

– Дядь! – шепчет Коля. – А ружьё-то!

Встал я на цыпочках, подошёл к нарам, взял ружьё, взвёл курок, да одумался. Ружьё дробью заряжено, на рябчика. Чего уж тут!

Медведь услыхал движение, заворчал и сразу освободил окошко, исчез. Но от избушки не ушёл, а всё ходит около и всё поскрипывает.

– Чего это он? – спрашивает Коля.

– Хлеб, – говорю, – хлебом из избушки вкусно пахнет, вот он и ходит…

– А давай ему хлеба дадим! – предлагает Коля.

– Как? – спрашиваю. – Как же ты ему дашь?

– А вы окошко откроете, а я кину ему буханку.