Синие дали - Александр Павлович Беляев Страница 7

«Кря-кря-кря! — неистовствовала она. — Кря-кря-кря!»

Я до предела напряг слух и услыхал доносившееся у меня из-за спины мягкое шварканье. То ли селезень был уже на подлете, то ли он мотался над моей подсадной кругами, но между ними уже установилась связь, и от меня теперь требовалось только одно — не упустить момента, когда селезень подсядет на воду.

Первым делом я отыскал свою подсадную. Она рвалась вправо, насколько ей позволял шнурок, к середине реки, и, вытянув шейку, посылала вверх призыв за призывом.

«Шварк-шварк-шварк!» — послышалось оттуда в ответ. Утка моя повернулась ко мне спиной. Она звала его, а он усиленно приглашал ее к себе. И хотя утка давала осадку за осадкой, он не спешил садиться и все кружил и кружил. Очевидно, его пугал мой шалаш, хотя я и старался строить его так, чтобы он ничем не выделялся среди разросшегося на островке можжевельника.

Время шло, а селезень все кружил, то приближаясь, то удаляясь. В конце концов он не выдержал и сел. Но далеко, достать его можно было разве только картечью. Подсадная моя совсем зашлась от страсти и даже попыталась взлететь. Но у нее, конечно, это не получилось, и она шлепнулась обратно на воду. Однако на селезня такая ее ретивость подействовала самым благоприятным для меня образом. Терпение его лопнуло, он медленно двинулся вплавь навстречу утке. Я приготовился встретить его возле торчавшей из воды коряги. Но что-то подсказывало мне, что взять его так легко все-таки не удастся: уж слишком осторожно он себя вел, то и дело озирался, к чему-то прислушивался, повернул почему-то вдруг к берегу, потом опять отплыл на стремнину. По всему чувствовалось — это был опытный кавалер. Метрах в пятидесяти от утки он вдруг взлетел и вновь вернулся туда, откуда начал свой путь. Там он несколько раз сердито шваркнул, опять поднялся на крыло, сделал круг и неожиданно опустился совсем рядом с шалашом. Теперь я, конечно, мог бы достать его без труда. Я отчетливо видел его зеленоватую голову, голубой перелив на крыльях и завитки на хвосте. Но чтобы стрелять в него, мне надо было развернуть ружье вправо, примерно на четверть круга. Шалаш у меня был достаточно просторный, но я все же побоялся, что селезень как-нибудь заметит мою возню, и остался неподвижно лежать на месте. У меня уже созрел план действий, и надо было только ждать.

Селезень то и дело вытягивал шею, вертел головой, смотрел на шалаш то правым, то левым глазом, но не заметил ничего подозрительного и, очевидно, решился на то, что требовала от него вся его природа, вся его мужская суть, все уговоры и ласковые призывы подсадной. Он поднялся в воздух и опустился к утке. На это у него ушло всего несколько секунд. Но я тоже не дремал и не только успел за этот короткий момент подтянуть к себе ружье, но и приподняться на одно колено. В следующий миг я сбросил головой с шалаша накидную крышу и встал в полный рост. С перепугу селезень мгновенно, как ракета, свечой взмыл вверх, но мне только этого и надо было. Я спокойно накрыл его стволами и нажал курок. Выстрел гулко раскатился над рекой, долетел до синего бора, и, прежде чем эхом вернулся ко мне обратно, селезень уже упал в воду. Течение подхватило его и понесло в тихую заводь. А я не торопясь перезарядил ружье и, поправив крышу, снова опустился в шалаш. Утро только начиналось.

После выстрела моя подсадная долго молчала и даже, как мне показалось, обиделась на меня. Я не берусь это утверждать, но, во всяком случае, на шалаш она поглядывала явно недружелюбно и настойчивей и чаще, чем до этого, пыталась взлететь. И все-таки дело свое она сделала еще раз.

Я спокойно сидел в шалаше и от нечего делать следил за куликами, которые небольшой стайкой собрались на мысу островка и усердно ковырялись в размытой дерновине. Время от времени они прекращали эту работу, затевали оживленную беседу, но, вдоволь почувикав и наговорив друг другу «кви-кви», снова опускали носы в воду. На мою подсадную они не обращали никакого внимания, а она по-прежнему упрямо силилась вырвать из низкого дна кол и уплыть подальше от шалаша. Но вдруг она перестала рваться, затихла, подняла клюв вверх и прямо с места в карьер дала такую звонкую осадку, что я невольно улыбнулся. Нет, она оказалась очень деловой, эта моя помощница, и зорко следила за тем, что творилось в небе.

В следующий момент над моей головой что-то прошумело и на воду метрах в десяти от подсадной с коротким всплеском опустилась пара кряковых — утка и селезень. Какие же они были разные — маленькая уточка с головкой еще более изящной, чем у моей подсадной, и селезень, такой важный, словно надутый, одетый в роскошный праздничный наряд.

Моя подсадная сразу же устремилась к ним навстречу и, наверное, подплыла бы, если бы не шнурок, крепко удерживавший ее за лапку. Селезню, очевидно, это пришлось по душе, потому что я ясно видел, как он приосанился и еще сильнее выпятил вперед грудь. Но прилетевшая с ним уточка явно не разделяла восторга своего кавалера. Она тихонько что-то прокрякала и загородила селезню путь. Увидев это, моя подсадная разразилась сердитой бранью и снова, уже в который раз, попыталась взлететь. В ответ на это селезень что-то важно прошваркал и вдруг ударил свою подругу клювом по головке. Дикая уточка пригнулась, но осталась на своем месте. Тогда селезень просто-напросто оттолкнул ее. Он был большой, сильный. Дикарка так и отлетела в сторону. Селезень, освободив себе путь, быстро поплыл навстречу моей подсадной.

Я воспользовался тем, что он отплыл от своей подруги, и быстро, приложив ружье к плечу, поймал его на мушку. Но дикая уточка догнала своего кавалера и даже что-то прокрякала ему. Моя подсадная в этот момент что-то опять неистово закричала, а селезень ответил ей и поплыл еще быстрее. Ситуация становилась забавной. Селезень был в пятнадцати — двадцати шагах от меня, а я не мог в него стрелять, боясь задеть уток. Навряд ли помог бы мне и тот прием, который я применил к первому селезню. Ведь вместе с зарвавшимся ловеласом в воздух поднялась бы