Илья Гурвич - Таинственный чучуна Страница 8

Спор на демонологическую тему малолетних знатоков фольклора показал, что мои познания в этой области и неполны и односторонни. Видимо, о чучуне существуют иные, более реалистические легенды. Однако школьник, нарисовавший кровожадного дикого человека, не смог мне поведать о нем каких-либо подробностей. Он слышал от родных о том, что где-то в низовьях Лены дикие люди воруют оленей и съедают их, а шкуру напяливают на себя. Оленеводы боятся их.

Теперь при сборе фольклора я так или иначе возвращался к «чертовой» теме, расспрашивая о чучуне, диретениках (искаженное слово «еретик»), духах нижнего подземного мира. Вскоре я заметил, что мои вопросы не всем нравились. Когда беседа заходила о чертях или чучуне, некоторые мои друзья замыкались и даже совсем прекращали разговор. Сначала это меня удивляло. Неужели рассказы о домовом, бабе-яге (у якутов — яга-баба) или чучуне могут вызвать у кого-либо суеверный страх? Может быть, говорить об этом просто считается неприличным?

Ответ пришел во время беседы со старушкой по прозвищу Чакы. Я как-то зашел в ее тордох и попросил рассказать какую-нибудь сказку.

«Былырги устория (старую сказку) я знаю, — сказала Чакы. — Это можно рассказать, а вот о чертях ты у многих спрашиваешь зря. Об этом шаман знает. Как я буду о чертях рассказывать? Вдруг да произойдет что! Тяжелые слова и произносить нельзя. Грех. Старые люди ведь и реку не называли своим именем. Хозяйка услышит, обидится, накажет — рыбы не даст. Реку вот называли «эбэ» — бабушка, гору тоже не называли. «Хая» (гора) тоже «эбэ». Ты вот, поди, и сам знаешь. Охотник за зверями собирается, молчит. Да как не молчать? Огонь-то, он все слышит. Вот и зверь может услышать, а узнает — уйдет. Русские говорят «дикий олень», а мы — «кыыл» (зверь). У нас и человека по имени не зовут. Ну а сказку расскажу», — говорила словоохотливая женщина.

Осенью мне самому пришлось убедиться в правдивости ее слов. В конце августа — начале сентября в школу стали съезжаться дети из дальних наслегов. Кавалькаду всадников обычно возглавлял проводник. За ним верхом на оленях с только что отросшими ветвистыми рогами, покрытыми шелковистой кожей, следовали школьники — пятиклассники, шестиклассники и державшиеся солидно семиклассники, иногда почти взрослые юноши и девушки. Некоторые всадники вели за собой вьючных оленей с сумами, заполненными запасной одеждой, продовольствием, учебниками.

Отдельным группам учеников приходилось преодолевать не одну сотню километров по бездорожью, заболоченной тундре, редколесью, чтобы добраться от мест кочевий родителей до поселка со средней школой. Загорелые, обветренные, в облезлых дошках (летом оленеводы надевают обычно поношенную зимнюю одежду), подтянутые, веселые ребята сразу направлялись в интернат.

Поселок оживал. Наступала горячая пора. Всех надо встретить, устроить, вымыть, постричь, переодеть. Первоклашек везли обычно из ближайшего наслега. Иногда испуганных, с мокрыми носами, а чаще важных от сознания своего величия. В школу их доставляли, как правило, родители или близкие родственники.

Встреча с одним первоклассником мне запомнилась. Перед нами стояла в яркой шали девушка и держала за руку ребенка, одетого в меховую доху с капюшоном. Длинные прямые черные волосы спадали до плеч.

— Ну, как записать имя? — спросил завуч.

— Мойтрук.

Завуч записал, нахмурился и отложил перо.

— Ты что говоришь? Собака это или ребенок? Мою собаку так кличут. (Мойтрук — ошейник.)

— Э-э, — заулыбалась девушка. — Мы так зовем сестру.

— Значит, девочка, — взялся опять за перо завуч. — Ну, так как звать ее?

— Никулай, — тихо сказала посетительница.

— Подожди, чего ты путаешь, твою сестру зовут Николай? Ты кто, мальчик или девочка? — обратился он к существу в дошке.

— Мальчик, — ответил потупясь ребенок. Завуч записал новичка и отпустил обоих.

— Молодая, здоровая, — проворчал он, — а путает.

— Она-то путает, да только не вас, — сказал улыбаясь сидевший за своим столом бухгалтер. Он уже неодин год кочевал по Северу и знал обычаи оленеводов.

— Есть здесь правило — ребенка не называть своим именем, дают ему какую-нибудь кличку: Бахыргас (барбос), Куга (плохой). Ищет черт ребенка, чтобы съесть, а найти не может, имени не знает. Но и этого мало. Чтобы окончательно запутать похитителя детских душ, старшая сестра должна называть своего младшего брата сестрой, а сестру — братом. Главу семьи и его жену обычно величают по имени кого-либо из детей — Уйванагата (отец Ивана), Уйван-инэтэ (мать Ивана).

Получалось, что прямыми расспросами, кто такой чучуна, я едва ли достигну цели. Нужны обходные пути, разговоры с людьми, вполне доверяющими мне и не опасающимися осложнить свои отношения с потусторонним миром.

Теперь во время бесед о прошлой жизни я иногда вставлял вопрос о чучуне или переводил разговор на тему о странных случаях в тундре. Постепенно выяснилось, что моим собеседникам, жителям верховий Оленёка, чучуна представлялся тундровым чертом, кочевавшим в соседстве с эвенками, страшилищем тунгусских сказок, а некоторым — диким человеком. Нашлись и скептики, заявившие, что чучуной пугают женщин и детей, чтобы не уходили далеко в тундре от чума.

Почему бы не попробовать расспросить молодых охотников, оленеводов, старших школьников — более откровенных со мной и менее стеснительных? Бесспорно, они меньше знают, чем старики, но и они должны были слышать немало от старших. Даже строгие правила сбора фольклора не предписывают того, чтобы записи производились только со слов стариков. Важна сама фольклорная традиция, а она передается из поколения в поколение, и совсем не важно, кто перескажет легенду — старик или молодой человек.

Молодые охотники приезжали в поселок не часто. Если они появлялись здесь, то «гостевали» у друзей и знакомых, смотрели кино и подолгу закупали необходимые товары в магазине, беседуя с покупателями. Магазин тогда рассматривался населением как место обмена новостями. Таежные гости не чуждались меня. Мы быстро находили общий язык. Но демонологические проблемы не интересовали молодежь. Большинство из них, когда тема касалась вопросов, связанных с обычаями или духами, рекомендовали обратиться к старикам.

Исключением были Николай Самойлов и Дмитрий Рахыров. Оба славились как любители дальних поездок, опытные каюры. Николай бывал на Хатанге, кочевал в низовьях Лены, Дмитрий с почтой побывал в Вилюйске и Якутске, Николай поведал легенду о мюлене. Слышал он ее где-то в низовьях Оленёка или в дельте Лены. По его словам, выходило, что мюлен — он же чучуна — дух земли. «Зимой он исчезает, а летом бродит в образе человека. Всегда мужского рода. Чтобы напугать людей, подставляет к лицу ладони и свистит сквозь зубы, тогда начинается ветер, непогода. Иногда в темные осенние ночи подбирается к тордоху, где есть девушка. Может унести ее. Оленей спутывает. Видно, оставляет для себя на запас. Ест сырое мясо. Говорят, убивают его, но молчат: грех рассказывать».