Роберт Лесли - Медведи и Я Страница 9

Травоядные — вапити и другие олени, снежные бараны и горные козы — первыми ушли на более щедрые пастбища восточнее Оминеки. За ними потянулись, как и следовало ожидать, их привычные спутники — хищники: волки, койоты, рыси и пумы. Как-то утром я ужасно перепугался. Расти и Дасти всегда были рядом или чуть впереди. Казалось, они изучили каждый метр нашей территории, охватывающей берег озера и берег речки, болото, луг, осиновые перелески, лес и овеваемые ветром скалы. Скреч частенько отставал, особенно когда убеждался, что все съедобное уничтожено. Он держался поодаль, бесцельно блуждая в каких-то своих мечтаниях, переворачивал камни или гонялся за бабочкой, хотя знал, что ему ее не поймать. В то утро Расти, Дасти и я собирались было свернуть из осиновой рощи на гребне холма, который находился к югу от нашего дома, и обследовать побуревший от ветра луг, когда я вдруг заметил пуму, укрывшуюся в кустах и подстерегающую Скреча. Медвежонок, как обычно, замешкался метрах в тридцати от нас. Я знал, что посылать Расти и Дасти на дерево, пока я буду спасать малыша, опасно. Эта большая кошка лазает по деревьям лучше медвежат. И вот, повернувшись назад предупредить Скреча, подгоняя двух других, которые не торопились, потому что не знали, почему такая спешка, я заорал так, что сам чуть не задохнулся от страха, и, изменив наш обычный маршрут, мы помчались домой.

Я зорко следил за старой больной рысью, которая в эту пору засухи каждый вечер кружила у дома. Изголодавшаяся самка койота тоже имела виды на медвежат: у нее были щенки и она отчаянно голодала. После нашей встречи с пумой я всегда брал с собой ружье Ред-Ферна тридцатого калибра. Обстановка все ухудшалась, и я всячески поощрял медвежат изобретать собственные сигналы опасности, использовать звуки и знаки, которым я мог подражать: тихое рычанье; короткое, повторяющееся шипенье; стойка столбиком, опустив вниз лапы с вывернутыми наружу кистями (это боевая стойка медведей); оскаливание зубов; резкая остановка, как у сеттера. Во время поисков корма мы больше не играли, каждый шаг был нацелен на обучение.

Я реагировал теперь не только на разнообразное рычание, шипенье и оскал зубов, но и на любой случай, когда шерсть на загривке медведей поднималась дыбом (самый быстрый способ определить их намерения). Особенно внимательно я следил за сигналами передних лап — царапают ли они землю, бьют по земле или по дереву, делают шаг к лесу. Медвежата всегда были настороже, и это меня успокаивало.

После такого усиленного обучения у меня были все основания считать, что Расти принес мне важное известие одним августовским утром. Я был занят на кухне грязными мисками и горшками, когда он влетел в дом, встал на задние лапы и, привлекая мое внимание, забарабанил передними в стенку шкафа, что-то взволнованно бурча. Дернув меня зубами за штанину, он дал мне понять, что нужно бросить все и идти за ним. Никогда не зная, чего можно ожидать от моих подопечных, я всегда откликался на их зов.

Даже в этот ранний час воздух казался разреженным и был таким горячим, что трудно было дышать. В лицо мне дохнул сухой юго-западный ветер чинук и обвил пеленой гари. Ветер принес острый пугающий запах хвойного дыма. Ясно, что хотел мне сообщить Расти. Где-то не очень далеко, в верховьях Наггет-Крика, горел лес.

Лесной пожар

В разгар засухи воды в Наггет-Крике было так мало, что мне нечего было делать с моим лотком. Спасаясь от засухи, форель, извиваясь и наполовину высовываясь из воды, поспешно двигалась вниз к озеру, но лососи погибали, не успев отложить и оплодотворить икру. Рыбьи скелеты и следы зверей по берегам озера и реки показывали, что еще остались еноты, медведи, куницы, норки и выдры. Ласки тоже пиршествовали на этом изобилии рыбы. Расти, Дасти и Скречу приелся снулый сырой лосось. Я наварил только что уснувшую рыбу с диким луком, пастернаком, корешками цикория и одуванчиков, стеблями горчицы, и получилась какая-то острая похлебка, которой можно было несколько дней набивать чрева растущих медвежат, если к угрозе голода добавится угроза гибели.

Вода в озере у полуобнаженного устья речки прямо кишела от нерки, ход которой вверх намного опоздал. Теперь она уже не сумеет пройти вверх, и это скажется на последующих поколениях прекрасной промысловой рыбы.

Высоко над восточными склонами гор Бабин собрались тяжелые грозовые облака, такие же, как над величавой грядой холмов к югу от горы Неталзал. В сером мраке нависших облаков как вспышки орудий блистали жаркие зарницы и пропадали где-то в мрачных глубинах леса. Полоса огня полыхала уже в тридцати километрах от нас в окрестностях озера Чепмен. Чинук приносил за собой дым. На земле начали оседать хлопья белого пепла, они проникали и в дом. Мне оставалось только уповать на то, что эти тяжелые облака предвещают дождь, который потушит пожар и покончит с грозной засухой. Каждые два часа мы забирались на холм взглянуть на затянутую дымом долину, в которой лежит озеро Чепмен.

Совокупный запах горящего леса отличается от запаха составляющих его элементов так же, как аккорд отличается от звучания каждой отдельной ноты. Запах горящей сосновой смолы, зеленых листьев, лесной подстилки и деревьев смешивался в какую-то кислую вонь гнилых грибов и горелых тряпок, не имеющую ничего общего с ароматом лесного костра.

Без особой надежды на успех, а скорее просто от нечего делать я срезал все кусты и сухую траву вокруг дома, сгреб все это в кучу и сжег. Я наносил воды, по двадцать литров за раз, из пересыхающей речки Наггет-Крик и наполнил дождевые бочки на случай, если от искр вспыхнет дранка на крыше.

К полудню следующего дня в речке не осталось воды. Все грозовые тучи испарились, от молний загорелись новые участки леса. Теперь, если ветер не переменится, мы могли оказаться на пути основного пожара, бушевавшего всего в восьми километрах от нас. Он надвигался широким фронтом в двадцать пять и скоростью три километрав час и превращал в пепел все, что веками росло в лесу, уничтожая и удушая все живое на своем гибельном пути. Когда передний фронт огня оказался в пяти милях от нашего дома, я привязал каноэ к причалу и упаковал все необходимое, не забыв личные вещи Ред-Ферна, которыми он, по-моему, дорожил. Когда пожар был в пяти километрах, чинук на время стих, и я успел закидать крышу дома мокрым песком. Клубы сизого дыма не дули нам в лицо, как раньше, а поднимались теперь прямо вверх. Хотя медвежата и не могли найти себе места, карабкались то на одно дерево, то на другое, заползали под дом и все время рычали и покусывали друг друга, они не испытывали отчаяния, как я. Приготовив и загрузив каноэ, я принялся таскать ведрами песок, засыпая им крышу, и занимался этим до самого вечера.