Владимир Дуров - Звери дедушки Дурова Страница 9

Решив набирать команду для парохода, я выбрал капитаном энергичного Серко.

Сначала он у меня долго добросовестно работал «канатным», помня старую поговорку: «Плох тот матрос, который не рассчитывает быть капитаном».

Он в числе других лазал по канату в открытую пасть повешенной под потолком головы. Потом я его повысил в чине. В самом деле, разве мог я найти лучшего командира?

У него была внушительная величественная фигура и голос сиплый и тоже внушительный; этот голос как нельзя более годился для того, чтобы отдавать короткие и веские приказания.

Несколько месяцев проработал я над постановкой нового номера и, наконец, после напряженного труда, увидел, что мои зверьки готовы для представления.

Готов был и прекрасный пароход, напоминающий те громадные пароходы, которые ходят по Волге.

И вот я начинаю представление. Пароход стоит у набережной, заваленной тюками, бочками, железом; позади возвышаются золотые маковки и белые домики с садочками, улицы, скверы декорации.

С парохода на набережную перекинута сходня, по которой взад и вперед шмыгают носильщики-крысы с кулями; бочком пробираются пассажиры — тоже крысы, а на палубе хлопочут матросы, опять-таки крысы, по свистку бегущие каждый к своей мачте.

Громыхает и топочет паровой кран, визжит лебедка, и над пароходом носится клубами молочный пар.

У капитана особая каюта. Как только механик издали нажмет кнопку и дверцы каюты открываются, он появляется на пороге, зевая, встает на задние лапки и почесывается за ухом, потом медленно обходит палубу.

Приходится заглянуть и в трюм, куда валят мешки и тюки; надо подойти к подъемному крану, заглянуть и в машинную каюту, так ли сложен груз, удобно ли пассажирам, на местах ли кочегары и матросы, в исправности ли спасательные пояса и шлюпки.

Убедившись в том, что все в исправности, Серко взбирается на мостик под стеклом, где ждет его завтрак, — пара великолепных, хорошо поджаренных подсолнухов.

Он обгрызает их по краям, точно обрезает ножницами, съедает зернышки и затем пристраивается к подзорной трубе, в которой для него припасено молоко.

Не видно ли на горизонте корабля?

Но что это за писк? Оказывается, что подрались крысы-носильщики из-за коробочки с очищенным внутри миндалем и кусочком чернослива.

Одним махом Серко внизу. Тяжелым ядром ринулся он в самую гущу дерущихся, и все рассыпались, но нарушителям порядка досталась от него маленькая трепка.

В задних местах хохот; это смеются военные:

— Ай да командир!

— Правильно!

— Без строгостей никак невозможно. Так что дисциплина.

Я показывал этот номер почти два года, вызывая взрывы аплодисментов.

Артисты сыгрались, и картина выходила очень занятной.

Долго бы еще правил славным судном капитан, если бы он не погиб из-за простой, ничем не замечательной крысы.

Почти два года назад он сидел в одной клетке с серой крысой с белым брюшком и сильно к ней привязался. У крысы родились от Серко девять крысят.

Серко был нежным, заботливым отцом; он носил в гнездо солому, бумажки, перышки и с любопытством следил, как его подруга бережно берет попеременно лапками каждого крысенка, повертит им, как жонглер шариком, и быстро облизнет его с носика и до кончика хвоста, как леденец.

Мне пришлось их разлучить…

Я посадил Серко к белой альбиноске; но Серко не утешился и безучастно отнесся к смерти своей новой подруги, когда в одно прекрасное утро ее нашли мертвой в клетке.

Прошло около двух лет… Серко работал, как обычно, на пароходе и наблюдал, как следует всякому порядочному капитану, со своего мостика за работой на палубе.

Раздался протяжный гудок; готовились к отходу. Артель из 20 крыс бросилась к сходням.

Но вот неожиданно на палубе между двумя носильщиками, — старой и молодой крысами, — из-за коробочки с изюмом произошла драка. Молодая крыса слабо пискнула…

Серко, помня свою роль, сейчас же ринулся вниз.

Старая крыса благоразумно вильнула в сторону, молодая же осталась на месте. Серко сначала изумился дерзости бесстрашной крысы, но потом рассердился; шерсть у него встала дыбом, клыки показались наружу…

А крыса смотрит на него как ни в чем не бывало.

Вдруг гнев Серко пропал; он перестал фыркать и спрятал клыки. Оказалось, что это его старая подруга, с которой он когда-то, почти два года назад, жил в одной клетке…

Они узнали друг друга, и радости их не было конца. Серко забыл свои капитанские обязанности и тыкал свою мордочку в нос подруге, а та ему отвечала такими же нежными ласками.

Пришлось в дело вмешаться мне самому. Я осторожно взял двумя пальцами за жирные раздувающиеся бока пламенного капитана и перенес его на мостик. Но едва я отвернулся, Серко уже мчался к подруге…

Пришлось снова водворить его на место и на этот раз отправить в стеклянную каюту.

В это время машинист, присев на задние лапки, дернул шнур и нажал на рычажок. Завертелся регулятор, застукала машина. Беготня, шипение, свист… Пароход заволокло паром. Матросы потащили из воды якорь. В этот момент двери капитанской каюты, которые я забыл захлопнуть, разлетаются со звоном, и капитан летит к своей возлюбленной…

Как на беду, люк был открыт. Серко не заметил его в облаках пара и по дороге к подруге упал в машинную.

Послышался тонкий слабый писк.

Я заглянул через люк в машинную. Серко, разбившись, лежал с закрытыми глазами на спинке на зубчатых колесах и дергал лапками…

Я позвал его писком. Он ответил мне раз, другой, потом перестал дергаться и затих.

Слезы сдавили мне горло… А публика шумела, смеялась и не подозревала, какая здесь совершилась тяжелая драма…

Среди множества дрессированных крыс крепла, приручалась и училась работать и моя толмачевская Финька. Скоро она сделалась совсем ручная и слушалась каждого моего слова.

И я крепко привязался к ней, вероятно, потому, что на нее было положено больше забот и труда, чем на остальных.

— Финька, — звал я ее, едва просыпался.

И маленькая юркая фигурка в следующий момент была уже на моем одеяле.

— Финька, поцелуй меня.

И Финька забирается ко мне на грудь, поднимает мордочку к самому моему лицу и нежно тыкается мне носом в губы.

Целыми днями моя Финька сидела у меня в кармане, где я ей устроил мебельный открытый ящичек; в нем, безмятежно, свернувшись калачиком, она спала.

Но, едва я производил губами крысиный писк, Финька, потягиваясь, зевая, вылезала из-под обшлага моей куртки и лезла целоваться. Такой ласковой игруньи я не встречал среди моих остальных воспитанниц.