Виктор Ерофеев - Очарованный остров. Новые сказки об Италии (сборник)

Владимир Сорокин, Юрий Мамлеев, Геннадий Киселев, Виктор Ерофеев, Эдуард Лимонов, Сергей Гандлевский, Андрей Рубанов, Захар Прилепин, Герман Садулаев, Андрей Аствацатуров, Максим Амелин

Очарованный остров. Новые сказки об Италии (сборник)

© Межрегиональный общественный фонд Черномырдина «Поддержка и развитие среднего класса»

© М. Амелин, А. Аствацатуров, С. Гандлевский, В. Ерофеев, Г. Киселев, Э. Лимонов, Ю. Мамлеев, 3. Прилепин, А. Рубанов, Г. Садулаев, В. Сорокин, 2014

© Г. Киселев, составление, 2014

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2014

© 000 «Издательство ACT», 2014

Издательство CORPUS ®

Геннадий Киселев

Быль и небыль Острова сирен

Везувий, Колизей, грот Капри, храм Петра —

Имел ты на устах от утра до утра…

Чехов советовал: написав рассказ, вычеркивайте его начало и конец. Тут беллетристы больше всего врут, добавлял классик. Набросок правдивого рассказа о Капри уместно начать с середины, а именно с августа 1826 года, когда немецкий поэт и живописец Август Копиш вплавь проник в считавшийся недоступным Лазурный грот на северном берегу Капри. За ныряльщиком сквозь призму воды хлынул голубой свет, окрасив скалистый свод и кристальное озеро внутри горы лазурной рябью перевернутого неба. Спустя двенадцать лет Копиш поведает о своей вылазке в рассказе «Открытие Голубого грота» и тем самым положит начало паломничеству просвещенных путешественников в пещеру, куда можно войти только со стороны моря. В том же 1838 году под низкий край утеса в двух аршинах над водой, распластавшись на дне лодки, протиснулся и тогдашний римский житель Гоголь. Много позже Марк Твен напишет о своем восприятии грота в «Простаках за границей»:

Стоит погрузить в воду весло, и оно засияет чудесным матовым серебром, отливающим голубизной. Человек, прыгнувший в воду, мгновенно одевается такой великолепной броней, какой не было ни у одного из королей-крестоносцев (перевод Р. Облонской и И. Гуровой).

«Голубым эфиром», в котором, по общему мнению, и бьется невидимое сердце Капри, назвал этот подгорный мир Ганс Христиан Андерсен в знаменитом рассказе «Импровизатор». Его герой дважды ссылается на Копиша и возносит хвалу святой Лючии, которая спасла от шторма их утлый челн в утробе Лазурного грота.

Не будь в истории Капри Андерсена и Копиша, их следовало бы выдумать. Восторги нордических романтиков были явно на руку здешним рыбакам и лодочникам. С тех пор на тихой воде к Лазурному гроту выстраивается разноцветная флотилия для искусного нырка в «сапфирную раковину» (В.Яковлев, 1847 год) Тирренского моря. Одно время считалось, что суеверные каприйцы обходят стороной заколдованную пещеру. Все это, вместе с неуемной фантазией сентиментальных северян, не могло не вызывать улыбку у самих обитателей острова (ухмылку картографа Венецианской республики Винченцо Коронелли, отметившего грот в своем атласе 1696 года, мы вверяем воображению читателя). В трепете ли перед святилищем Паллады, воздвигнутом, по преданию, Одиссеем, в страхе ли перед Вельзевулом или благоговении перед Девой Марией, они с незапамятных времен обшарили каждый уголок своего острова, и даже князь тьмы собственной персоной отступил бы перед местным рыбаком у входа в залив или пещеру, сулившие богатый улов. Один из рыбаков, некто Анджело Ферраро по прозвищу Кудряш, тот самый, который доставил Копиша и его друга Эрнста Фриша к Лазурному гроту, вытребовал у бурбонских властей Неаполя ни много ни мало пожизненную пенсию за свои заслуги в деле прославления каприйских красот.

«Открытие» Лазурного грота стало вехой мифологической «перезагрузки» Капри и его последующей экзотизации. Меж тем как истинным первооткрывателем Капри задолго до Августа Копиша был римский император Август. В один из своих приездов на остров Август, бывший тогда еще Октавианом, заметил, что давно поникшие ветви старой лиственницы неожиданно вновь поднялись. Император увидел в этом доброе предзнаменование для своих монархических планов и выкупил сей августейший из островов у неаполитанских греков в обмен на Пифекуссу, современную Искью. Он воздвиг там ряд строений, сделав Капрею – так, вслед за Страбоном, называли его русские путешественники – своим личным поместьем. Имперскому величию Август предпочитал утопавшие в зелени садов постройки, украшением которых служили останки доисторических исполинских зверей и доспехи героев. Проводя время в увеселениях и общении с греко-романским населением острова, Август щедро раздавал подарки – тоги и греческие плащи – с условием, чтобы «римляне одевались и говорили по-гречески, а греки – по-римски», передает Светоний, и придумал для Капри название Апрагополь – Город сладостного безделья.

Возникший при Августе образ Капри как острова-вотчины, острова-виллы окончательно утверждается в эпоху его преемника Тиберия. Согласно Тациту, во времена императора-затворника Тиберия на Капри появились двенадцать императорских вилл, по числу главных божеств античного Пантеона. Некоторые из них, к примеру вилла Юпитера и вилла Дамекута, сделались эталонами для вилл Нерона, Домициана и Адриана. Вот как описывает тот Капри Иван Бунин в рассказе «Остров сирен»:

Весь остров был в то время сплошным садом, покрыт каменным дубом, любимым деревом Августа, – с уступов гор всюду сходили к морю высеченные в скалах террасы; водопроводы были проложены на арках и доставляли дождевую воду в нимфеи, украшенные мраморными и бронзовыми статуями; климат острова, его бальзамический воздух славился своим здоровьем, что на деле доказывали и еще доселе доказывают столетние каприйские старцы; сказочно было каприйское обилие всякой птицы, рыб, устриц, омаров; вина каприйские были превосходны… Выбор Тиверия остановился на Капри потому, что остров напоминал ему Грецию, но больше же всего по-другому: Капри был неприступен, высадиться на нем было трудно, а миновать стражу невозможно, и Цезарь, с высоты своего убежища, всегда видел не только все, что творилось на острове, но и все корабли, шедшие мимо острова во всех направлениях…

Однако при Тиберии в целом радужная картина августовского Капри приобретает довольно мрачные тона. Остров и вправду прельщал императора тем, что сойти на него удавалось лишь в одной бухте; в остальных местах он был надежно защищен могучими скалами. Точно Иван Грозный в Александровской слободе, Тиберий на «опричном» Капри зорко следит за положением дел в империи, а главное, в Риме, откуда получает известия по цепочке сигнальных костров, разложенных вдоль береговой линии. Но, быть может, главное известие – о решении Синедриона отправится Тиберию из столь ненавистного римскому прокуратору Иудеи города Ершалаима, точнее, из второй главы «Мастера и Маргариты». Вспомним реплику Понтия Пилата в разговоре с первосвященником Каифой:

Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору…

Формально оставив государственные дела и удалившись на Капри, Тиберий дает волю своим подспудным порокам. В «Жизни двенадцати цезарей» Светоний говорит о невыразимом, изощренном распутстве императора, (предлагаемые цитаты даны в переводе М.Л. Гаспарова). В особых потайных комнатах Тиберий собирал отовсюду «девок и мальчишек», которые «наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть. Спальни, расположенные тут и там, он украсил картинами и статуями самого непристойного свойства и разложил в них книги Элефантиды, чтобы всякий в своих трудах имел под рукою предписанный образец». В каприйских рощах император велел устроить «Венерины местечки», в них «молодые люди обоего пола предо всеми изображали фавнов и нимф». Пылая еще более гнусным пороком, Тиберий «завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели». Однажды во время обряда жертвоприношения он «так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста; но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестием, он велел перебить им голени».

На протяжении многих веков до начала своей романтизации Капри и влек, и отпугивал призрачной фигурой Тиберия. Остров, уподоблявшийся плавучему Эдему, воспринимался уже как дрейфующий Содом. Этот островной ландшафт, как принято считать, вдохновлял Гюстава Доре на иллюстрации к дантовскому «Аду», а предшественника метафизической живописи Арнольда Беклина на «Остров мертвых». Остров оберегал вольного или невольного изгнанника от мира. Или мир от изгнанника. Осматривая многочисленные залы и галереи Лазурного грота со свечой в руках, Август Копиш принимал очертания сталактитов за тень сурового императора, который якобы спускался в грот по тайному ходу из виллы Дамекута. На остров приезжали, чтобы ощутить дрожь на развалинах виллы Юпитера, глядя вниз с отвесной скалы, обращенной на восток и названной в бунинском рассказе «страшной стремниной». Если верить Светонию, причислившему Тиберия к сонму классических тиранов спустя век после его кончины, отсюда после мучительных пыток провинившихся сбрасывали в море на глазах у императора, а внизу моряки добивали их веслами и баграми.